Боярин и воевода, писатель, род. в 1528 г., ум. в 1583 г. В первый раз имя кн. Курбского встречается в 1549 г., когда он сопровождал царя Иоанна IV в Казанский поход в звании стольника, и находился в есаулах вместе с братом царицы Анастасии - Никитой Романовичем Юрьевым, который со стороны его матери, рожденной Тучковой, приходился ему правнучатным братом. Вскоре по возвращении из Казанского похода, кн. Курбский был отправлен воеводой в Пронск, для охраны юго-восточных границ от набега татар, а в следующем, 1551 г., вместе с кн. Щенятевым начальствовал полком правой руки, стоявшим на берегу р. Оки, в ожидании нападения крымских и казанских татар. Несмотря на свою молодость, кн. Курбский пользовался особым доверием царя, что видно, напр. из следующего: воеводы, стоявшие в Рязани, стали местничаться с кн. Мих. Ив. Воротынским и отказались к нему ездить, вследствие чего в войске произошел сильный беспорядок. Узнав об этом, царь послал кн. Курбскому грамоту с поручением объявить воеводам, чтобы они были "без мест". В конце того же 1551 г. царь собрался с большим войском в поход к Казани. Получив на пути к Коломне известие, что крымцы осадили Тулу, царь велел идти на выручку Тулы полку правой руки, под предводительством кн. Курбского и кн. Щенятева, а также передовому и большому полкам. Тулу сильно осаждал в течение двух дней сам крымский хан Девлет-Гирей, а теперь он бежал в степи, испугавшись прихода русских войск. Кн. Курбский и кн. Щенятев нагнали крымцев на берегу реки Шивороны, разбили их, отняли многих пленных и взяли ханский обоз. В этой битве кн. Курбский получил тяжкие раны в голову, плечи и руки, что не помешало ему, однако, через восемь дней снова выступить в поход. Полк правой руки направился через Рязанскую область и Мещеру, по лесам и "дикому полю", прикрывая собой движение царя к Казани от нападения ногайцев. 13 августа царь и все войско прибыли в Свияжск, где отдохнули несколько дней; 20 августа переправились через Казанку, а 23 все полки стали на назначенных им местах. Полк правой руки, под начальством кн. Курбского и кн. Щенятева, расположился на лугу за р. Казанкой, между большими болотами, и сильно терпел как от стрельбы с крепостных стен Казани, построенных на крутой горе, так и от беспрестанных нападений с тыла, черемис, выезжавших из дремучих лесов, наконец от дурной погоды и вызванных ею болезней. В решительном приступе к Казани 2 октября 1552 г. кн. Курбский с частью полка правой руки должен был идти на Елбугины ворота, снизу от Казанки, а другому воеводе правой руки, кн. Щенятеву, велено было подкреплять его. Татары подпустили русских к самой крепостной стене и тогда стали лить на их головни кипящую смолу, бросать бревна, камни и стрелы. После упорного и кровопролитного боя татары были опрокинуты со стен; войска большого полка ворвались через проломы в город и вступили в ожесточенную битву на улицах, а кн. Курбский стоял у входа в Елбугины ворота и заграждал татарам путь из крепости. Когда татары, видя, что дальнейшая борьба невозможна, выдали русским своего царя Едигера, а сами стали бросаться со стен на берег р. Казанки, намереваясь пробиться сквозь расположенные там туры полка правой руки, а затем, отбитые тут, стали переправляться вброд на противоположный берега, кн. Курбский сел на коня и с 200 всадников бросился в погоню за татарами, которых было по крайней мере 5000: дав им немного отойти от берега, он ударил на них в то время, когда последняя часть отряда находилась еще в реке. В своей "Истории кн. вел. Московского", кн. Курбский, рассказывая об этом подпиге своем, прибавляет: "Молюся, да не возомнит мя кто безумна, сам себя хвалюща! Правду воистину глаголю и дарованна духа храбрости, от Бога данна ми, не таю; к тому и коня зело быстра и добра имех". Кн. Курбский прежде всех ворвался в толпу татар, и во время битвы конь его трижды врезывался в ряды отступавших, а в четвертый раз и конь, и всадник, сильно раненные, повалились на землю. Кн. Курбский очнулся несколько времени спустя и видел, как его, точно мертвеца, оплакивали двое его слуг и два царских воина; жизнь его была спасена, благодаря бывшей на нем крепкой праотеческой броне. В "Царственной книге" имеется подтверждение этого рассказа: "А воевода кн. Андрей Мих. Курбский выеде из города, и вседе на конь, и гна по них, и приехав во всех в них; они же его с коня збив, и его секоша множество, и прейдоша по нем за мертваго многие; но Божиим милосердием последи оздравел; татарове же побежаша на рознь к лесу".

В начале марта 1553 г. царь Иоанн IV сильно занемог и, на случай смерти, велел боярам присягнуть в верности своему малютке сыну Димитрию. Среди бояр нашлись сторонники двоюродного брата царя, кн. Влад. Андр. Старицкого; бояре спорили, горячились и медлили с присягой, говорили о нежелании своем служить Захарьиным во время малолетства Дмитрия. Самые влиятельные и близкие к царю люди, Сильвестр и Адашев, и те в эту тяжелую минуту выказали отсутствие безусловной преданности и сердечного расположения к царю. Кн. Курбский, принадлежавший к партии Сильвестра и Адашева, что ясно видно из его многочисленных лестных отзывов о них, во время болезни царя к ним не примкнул. В своем ответе на второе послание Иоанна он говорит, между прочим: "А о Володимере брате воспоминаешь, аки бы есть мы его хотели на царство: воистину, о сем не мыслих: понеже и не достоин был того". Надо полагать, что царь оценил образ действий кн. Курбского, потому что, по выздоровлении своем, взял его с собой в числе немногих сопровождающих на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь. Первая остановка по выезде из Москвы была в Троице-Сергиевом монастыре, где в то время жил Максим Грек, пользовавшийся уважением царя. Максим стал отговаривать царя от задуманного далекого путешествия, особенно с женой и маленьким сыном, доказывал, что такие обеты неразумны, что "Бог вездесущ и всюду зрит недреманным оком своим, и что святые его внимают молитвам нашим, взирая не на место, где оне приносятся, а на добрую волю и власть нашу над собою"; вместо поездки в Кирилло-Белозерский монастырь Максим советовал собрать вокруг себя вдов, сирот и матерей тех воинов, которые погибли во время Казанского похода, и стараться утешить их и устроит их судьбу. Царь упорствовал однако в своем намерении, и Максим высказался в духе пророческом, поручив царскому духовнику Андрею Протопопову, кн. Ив. Фед. Мстиелавскому, Алексею Адашеву и кн. Курбскому, сопутствовашим царю, передать ему, что в случае непослушания, сын его Дмитрий умрет во время путешествия. Царь не внял советам Максима Грека и отправился в Дмитров, оттуда в Песношский монастырь, лежащий на р. Яхроме, где были приготовлены суда для дальнейшего путешествия. В Песношском монастыре жил на покое бывший коломенский епископ Вассиан Топорков, любимец и приближенный Иоаннова отца, вел. кн. Василия Ивановича. Весьма интересен отзыв кн. Курбского о беседе царя Иоанна с Вассианом, и мы овстановимся на нем при рассмотрении сочинения кн. Курбского "История кн. вел. Московского".

Царь и его спутники возвратились с богомолья в Кирилло-Белозерский монастырь в июле 1553 г. В начале 1554 г. кн. Курбский вместе с Шереметевым и с кн. Микулинским был послан усмирить мятеж в земле Казанской, так как вотяки, черемисы и татары не хотели платить дань и повиноваться царским наместникам и тревожили своими набегами нижегородские пределы. Pyсские войска углубились в леса, где скрывались бунтовщики, пользуясь знанием местности; целый месяц воеводы преследовали их и успешно сражались с ними более двадцати раз: они побили 10000 неприятелей, с их атаманами Янчурой и Алекой Черемисином во главе, и возвратились в Москву ко дню Благовещения с "пресветлою победою и со множайшими корыстьми". После этого арская и побережная сторона покорились и обещали давать дань, а царь наградил воевод золотыми шейными гривнами со своим изображением. В 1556 г. кн. Курбский был послан вместе с кн. Фед. Ив. Троекуровым усмирять снова восставших луговых черемис. По возвращении из этого похода он, в должности воеводы полка левой руки, находился в Калуге, для охраны южной границы от угрожавшего нападения крымцев, а затем стоял в Кашире, начальствуя вместе с кн. Щенятевым правой рукой. В этом же году он был пожалован в бояре.

В январе 1558 г. началась война с Ливонией из-за отказа ее платить дань, обещнную Московскому государству еще при Иоанне III магистром Плеттенбергом. Громадное русское войско (по словам кн. Курбского было 40 тысяч, или даже более) выступило из Пскова и вошло в Ливонию тремя отрядами, причем сторожевым полком начальствовали кн. Курбский и Головин. Войску было дано приказапие "воевать землю", т. е. жечь и опустошать посады, но никак не осаждать города. В течение целого месяца русские опустшали Ливонию и возвратились с большим количеством пленных и с богатой добычей. После этого Ливония хлопотала о мире, но Иоанн не согласился даже на перемирие. Весной 1558 г. был взят Сыренск (Нейшлосс), и воеводой там оставлен Заболоцкий, а остальным воеводам царь приказал идти на соединение с кн. Петр. Ив. Шуйским и с кн. Курбским, шедшими из Пскова на Нейгауз; кн. Курбский начальствовал передовым полком. кн. Шуйский - большим полком, кн. Вас. Сем. Серебряный - правой рукой. Нейгауз был взять после трехнедельной осады; затем осажден, был Дерпт, в котором затворился сам дерптский епископ. 18 июля были подписаны условия сдачи, а на следующий день русские заняли укрепления города. В это лето русские завоевали до двадцати городов. "И пребыхом в той земле аж до самаго первозимия, - пишет кн. Курбский. - и возвратихомся ко царю нашему со великою и светлою победою".

Не прошло и полугода после возвращения из Ливонии, как кн. Курбский был послан на южную украину, которой угрожали крымцы. 11 марта 1559 г. были росписапы воеводы по полкам, и кн. Курбский вместе с кн. Мстиславским назначены воеводами правой руки; сначала они стояли в Калуге, а затем им было велено перейти ближе к степям, в Мценск. В августе, когда опасность миновала, войска были распущены по домам, и кн. Курбский тое, вероятно, возвратился в Москву. Между тем из Ливонии приходили неутешительные вести, а действиями посланного туда главного воеводы царь был, по-видимому, не совершенно доволен: "Сего ради, - пишет кн. Курбский, - введе мя царь в ложницу свою и глагола ми словесами, милосердием растворенными и зело любовными и к тому со обещаньми многими: "Принужден бых, рече, от оных прибегших воевод моих, або сам итти сопротив Лифлянтов, або тебя, любимаго моего, послати, да охрабрится паки воинство мое, Богу помогающу ти; сего ради иди и послужи ми верне". Кн. Курбский со своим отрядом направился к Дерпту и, в ожидании прибытия в Ливонию других воевод, произвел движение к Вейссенштейну (Пайде). Поразив под самым городом ливонский отряд, он узнал от пленных, что магистр с войском стоит в восьми милях, за большими болотами. Ночью кн. Курбский выступил в поход, пришел утром к болотам и целый день употребил для переправы через них войска. Если бы ливонцы встретились в это время с русскими, то поразили бы их, будь даже более многочисленное войско у кн. Курбского, но они, по словам его, "яко гордые, стояли на широком поле от тех блат, ждуще нас, аки две мили, ко сражению". Переправившись через эти опасные места, воины отдохнули немного и затем около полуночи начали перестрелку, а затем, вступив в рукопашную, обратили ливонцев в бегство, преследовали их и нанесли большой урон. Возвратившись в Дерпт и получив в подкрепление отряд из 2000 воинов. добровольно к нему присоединившихся, кн. Курбский после десятидневного отдыха выступил к Феллину, где находился отказавшийся от должности магистр Фюрстенберг. Кн. Курбский послал вперед татарский отряд, под начальством кн. Золотого-Оболенского, будто бы для того, чтобы жечь посад; Фюрстенберг выехал птротив татар со всем своим гарнизоном и едва спасся, когда кн. Курбский ударил на него из засады. Когда в Ливонию вступило наконец ожидаемое большое войско, под начальством кн. И. Ф. Мстиславского и кн. Петра Ив. Шуйского, кн. Курбский с передовым полком присоединился к ним и они вмести пошли к Феллину, послав в обход отряд кн. Барбашина. Вблизи города Эрмеса на кн. Барбашина напал ливонский отряд под начальством ландмаршала Филиппа Шаль-фон-Белля; ландмаршал потерпел поражение и вместе с командорами был взят в плен. Кн. Курбский с великой похвалой отзывается о нем: "бе бо муж, яко разсмотрихом его добре, не токмо мужественный и храбрый, но и словества полон, и остр разум и добру память имущ". Отсылая его с другими важными пленными в Москву, кн. Курбский и прочие воеводы письменно умоляли царя не казнить ландмаршала - он был, однако, казнен, за резкое выражение, сказанное царю на приеме. Во время трехнедельной осады Феллина кн. Курбский ходил под Венден и разбил начальника литовского отряда кн. Полубенского, посланного против него Иеронимом Ходкевичем, а под Вольмаром поразил ливонцев и нового ландмаршала. Сражение кн. Курбского с кн. Полубенскимг было первым столкновением русских с польским королем из-за прав на Ливонию. Явилась необходимость для защиты границ от литовских набегов расставить по городам воевод, которым было приказано также ходить опустошать литовские пограничные места. Кн. Курбский стоял на Луках Великих, и в июне 1562 г. сделал нападение на Витебск и сжег посад. В августе того же года он был отправлен против литовцев, опустошавших окрестности Невля. Показания польских историков Стрыйковского, Бельского и Гваньини противоречат Псковской летописи. Если верить им, то кн. Курбокий потерпел сильное поражение под Невлем, имея несравненно больше войска нежели литовцы, и бежал потом в Литву, из опасения царского гнева; в Псковской же летописи сказано только "приходили литовские люди под Невлю городок великого князя, и волости воевали и пошли прочь; и ходил за ними кн. Андрей Курбской и с иными воеводами, и мала была помощь, с обеих сторон поторнулися и языков наш и взяли у них" и царь в своем ответе на послание кн. Курбскому пишет, между прочим, относительно битвы под Невлем: "с 15 тысячами вы не могли победить 4 тысячи, и не только не победили, но и сами от них едва возвратились, ничего не успев" - таким образом и летопись и царь согласно говорят, что кн. Курбскому не удалось победить литовцев, но из этого еще нельзя заключить о поражении, грозившем ему гневом царя, - Иоанн, конечно, попрекнул бы Курбского поражением. Бельский высказывает мнение, что после Невльской битвы царь подозревал кн. Курбского в измене, но и это сомнительно, как потому, что для этого но было никакого повода, так и ввиду того, что в таком случае царь едва ли бы взял его с собой 30 ноября того же года в поход под Полоцк и оставил бы в начале марта 1563 г. воеводой в новозавоеванном городе Дерпте. "Коли бы мы тебе в том не верили, - писал Иоанн кн. Курбскому, - и мы бы тебя в ту свою вотчину не посылали". С небольшим год спусти после этого, ночью 30 апреля 1564 г. кн. Курбский бежал, в сопровождении нескольких человек детей боярских, в ливонский город Вольмар к польскому королю, оставив на произвол судьбы жену и девятилетнего сына. Верный слуга его Шибанов был схвачен дерптскими воеводами и отослан в Москву к царю, где и казнен; мать, жена и сын кн. Курбского посажены в тюрьму и умерли там от тоски. Все лица, близко к нему стоявшие, были, по-видимому, подвергнуты допросу; по крайней мере об этом можно судить по тому, что былы записаны "речи старца от Спаса из Ярославля, попа чернаго отца духовного Курбского", очевидно, того Феодорита, о котором Курбский отзывается с большой похвалой в 8-й главе своей "Истории".

Так как ни сам кн. Курбский в "Истории" и в посланиях к царю, ни Иоанн в своих ответах на послания не указывают, что именно побудило кн. Курбского отехать в Литву, то мы можем лишь делать догадки и предположения. Если верить повествованию дерптского бюргера Ниенштедта и неизвестного по имени ливонского летописца, кн. Курбский вел в 1563 г. переговоры о сдаче нескольких ливонских городов, но переговоры эти не увенчались успехом. Очень возможно, что кн. Курбский опасался, как бы царь не приписал эту неудачу его злому умыслу и как бы его не постигла участь Сильвестра и Адашева и других его единомышленников. Как видно из слов самого кн. Курбского, он не сразу решился покинуть отечество и считал себя невинно изгнанным: "Коего зла и гонения от тебя не претерпех, - пишет он в послании, - и коих бед и напастей на мя не подвигл еси! и коих лжеплетений презлых на мя не возвед еси! А приключившиямися от тебя различные беды по ряду, за множеством их, не могу ныне изрещи: понеже горестию еще души моей объять бых. Но вкупе все реку конечне: всего лишен бых, и от земли Божия туне отогнан бых, аки тобою понужден. Не испросих умиленными глаголы, ни умолих тя многослезным рыданием, и не исходатайствовах от тебя никоея ж милости архиерейскими чинами; и воздал еси мне злыя за благия и за возлюбление мое непримирительную ненавитсь! Бог сердцам зритель: во уме моем прилежно смышлях и обличник совестный мой свидетеля на ее поставих, и, исках и зрех мысленне и обращаяся, и не вем себя и не найдох ни в чем же пред тобою согрешивша". Иоанн в своем ответе на это послание говорит между прочим.· "А за такия ваши послуги, еже выше рехом, достойны есте были многих опал и казней; но мы еще с милостию к вам опалу свою чинили, аще бы твоему достоинству, и ты б к недругу нашему не уехал, и в таком деле, в коем бы нашем граде избыл еси, и утекания тебе сотворити было невозможно. Зла же и гонения безлепа от мене не приял еси, и бед и напастей на тя не подвигл есмя; а кое и наказание мало бывало на тебе, и то за твое преступление: понеже согласился еси с нашими изменники. А лжей и измен их же не сотворил еси, на тебя не взваживал есмя; а которые еси свои проступки делал, и мы по тем твоим винам по тому и наказание чинили". По всему вероятию, на кн. Курбском лежала опала за его участие в "избранной раде" и за его близость к Сильвестру и Адашеву, гонение против которых Иоанном Грозным было воздвигнуто после смерти царицы Анастасии Романовны в 1560 г. Намек на опалу и на то, в чем состояла измена, мы находим в словах Иоанна которые он велел гонцу Колычеву сказать польскому королю Сигизмунду-Августу: "Курбского и его советников измены то, что он хотел над государем нашим и над его царицею Настасьею и над их детьми умышляти всякое лихое дедо: и государь наш, уведав его измены, хотел было его посмирити, и он побежал".

В удельно-вечевую пору, как известно, существовало право отъезда, т. е. перехода бояр от одного князя к другому. Это было право дружинников. Со времени усиления Москвы, главным же образом с княжения Иоанна III, это право отъезда, в силу необходимости, должно было ограничиться: северо-восточная Русь объединилась под властью московских князей-собирателей, и отъезд стал возможен только в Орду, или в Литовское великое княжество, что в глазах государей московских стало считаться уже изменой, следовательно, преступлением, а не законным правом. При Иоанне III, при Василии Ивановиче, а в особенности при Иоанне IV со многих виднейших бояр были взяты клятвенные записи, с поручительством митрополита и других бояр и служилых людей в том, что они не отъедут из Московского государства. На отъезд к "бусурманам", разумеется, не находилось охотников, - и Литовское великое княжество было единственным убежищем для бояр, недовольных московскими порядками. Великое княжество Литовское, населенное русским православным народом, привлекало к себе бояр большей независимостью там высшего служилого класса, начинавшего уже организовываться по образу и подобию польского магнатства. Отъезды бояр в Литву особенно усилились с наплывом "княжат" в среду московского боярства, так как эти княжата имели все основание считать себя не дружинниками, но все-таки "вольными" слугами московского государя. Но и в Литовском великом княжестве не все княжата были в свою очередь довольны тамошними порядками, и также считали себя вправе отъезжать из Литвы в Москву, где их, в противоположность своим отъезжим князьям, не только не считали изменниками, но, напротив, принимали весьма ласково и награждали вотчинами. Булгаковы, Патрикеевы, Голицыны, Бельские, Мстиславские, Глинские выехали из Литвы и играли выдающуюся роль в Московском государстве. Отъезды княжат из Москвы в Литву и обратно при Иоанне III создали большую неустойчивость в пограничной между этими государствами территории, в которой находились вотчины этих княжат: они то признали над собой власть Литвы, то Москвы, меняя эту зависимость сообразно своим личным обстоятельствам. Эта неустойчивость пограничной территории, даже называвшейся в ту пору "страной князей", была постоянно причиной враждебных отношений Московского государства к Литовскому, а с течением времени привела и к враждебным столкновениям между Москвой и Польшей. Кн. Курбский, подобно другим княжатам, не признавал за царем Иоанном права запретить отъезд из Московского государства и в своем ответе на второе послание Иоанаа псал: "затворил еси царство русское, сиречь свободное естество человеческое, яко во адове твердыне; и кто бы из земли твоей поехал, по пророку, до чужих земель, яко Иисус Сирахов глаголет: ты называешь того изменником; а если изымают на пределе, и ты казнишь различными смертьми".

Один из исследователей жизни кн. Курбского (Иванишев) высказывает предположение, что он "действовал обдуманно и только тогда решился изменить своему царю, когда плату за измену нашел для себя выгодною". Другой исследователь (Горский) говорит: "Если бы Курбский бежал в Литву действительно из страха смерти, то, вероятно, он сделал бы это и без приглашения короля, потому что ему, без сомнения, было известно, как хорошо принимает король русских изменников. Видно, что Курбский делал свое дело не торопясь, даже слишком не торопясь, потому что для окончания всех переговоров, какие он вел с Сигизмундом-Августом, требовалось много времени. Эта медленность есть лучшее доказательство, что насчет жизни своей Курбский был совершенно спокоен". Из сохранившихся грамот "листов" королевских на имя кн. Курбского - видно, что польский король, действительно, приглашал его переехать в Литву, но в этом нет ничего особенного; и раньше переманивались в Литву московские бояре и все пригодные к военной службе. Что касается "выгодной платы за измену", то ни польский король Сигизмунд-Август, ни литовский гетман Радзивил нн высказали ничего определенного: король обещал в охранной грамоте быть к князю Курбскому милостивым (где се ему ласкове обецует ставить), а гетман обещал приличное содержание. Ввиду этого нет основания утверждать, что Курбский решился на отъезд из каких-либо корыстных побуждений.

Отъехав в Вольмар, кн. Курбский отправил Иоанну послание, в котором упрекал его за побиение бояр и воевод, за оклеветание верных подданных, говорил о своем собственном гонении и о необходимости покинуть отечество и советовал удалить наушников. И от побега Курбского и от его послания Иоанн был вне себя от гнева: он написал пространный ответ, ссылался на древнюю историю, на книги Св. Писания и творения св. отцов, оправдывал свои дела, винил бояр. В начале ответа Иоанн кратко изложил свою родословную, как доказательство неоспоримых прав на престол и преимущества своего рода перед родом кн. Курбского, упомянувшего в послании к царю, что он до конца дней будет в молитвах "печаловаться на него Пребезначальной Троице" и призывать на помощь всех святых, "и государя моего праотца, кн. Феодора Ростиславовича". В этих словах царь увидал вероятно намек на желание быть самостоятельным князем, так как употребил следующее обращение к кн. Курбскому: "князю Андрею Михайловичу Курбскому, восхотевшему своим изменным обычаем быти Ярославскому владыце". На это письмо или, как Курбский его называл - "зело широкую эпитолию" вел. кн. Московского последовало "краткое отвещание" кн. Курбского; начинается оно так: "Широковещательное и многошумящее твое писание приях, и выразумех и познах, иже от неукротимаго гнева с ядовитыми словесы отрыгано, еже не токмо цареви, так великому и во всей вселенной славимому, но и простому, убогому воину сие было не достойно". Далее он говорит, что заслуживает не укоризн, а утешения: "не оскорбляй - рече пророк, - мужа в беде его, довольно бо таковому", что сначала он хотел отвечать на каждое слово царское, но затем решил предать все суду Божию, считая, что "рыцарю" неприлично вступать в перебранку, а христианину стыдно "отрыгать глаголы из уст нечистые и кусательные".

Руководимый чувством мести против Иоанна кн. Курбский в октябре 1564 г. принял участие в осаде польскими войсками Полоцка, незадолго перед тем взятого Иоанном. Вслед за тем, зимой 1565 г., на второй неделе великого поста, 15000 литовцев вторглись в область Великолуцкую, и кн. Курбский участвовал в этом нашествии. В 1579 г., уже при Стефане Батории, он опять был под Полоцком, который на этот раз не устоял против нападения поляков. На третий день после осады Полоцка, т. е. 2 сентября 1579 г., кн. Курбский ответил на второе послание Иоанна, присланное ему за два года перед тем из Владимира Ливонского, того самого Вольмара, где он укрывался после бегства из Московского государства. Овладев Вольмаром, царь вспомнил об бегстве туда Курбского и с иронией писал ему: "И где еси хотел успокоен быти от всех трудов твоих, в Волмере, и тут на покой твой Бог нас принес; и где чаял ушел, а мы тут, за Божию волею: съугнали!" В этом послании царь упрекал кн. Курбского в том, что "избранной рада", к которой Курбский принадлежал, хотела присвоить себе высшую власть: "вы хотесте с попом Селивестром и с Алексеем Адашевым и со всеми своими семьями под ногами своими всю Русскую землю видети; Бог же дает власть, ему-ж хощет... не токмо повинны хотесте мне быти и послушны, но и мною владеете, и всю власть с меня снясте, и сами государилися, как хотели, а с меня все государство сняли: словом, аз бых государь, а делом ни чего не владел". Гордый успехами своими в Ливонии, Иоанн хвалился, что и без крамольных бояр побеждает "претвердые грады германские силою животворящего креста", "аще бо и паче песка морского беззакония моя, но надеюсь на милость благоутробия Божия, может пучиною милости своея потопити беззакония моя, яко же и ныне грешника мя суща, и блудника, и мучителя помилова..." В своем ответе на это послание кн. Курбский снова укоряет царя в оклеветании благочестивых мужей, упрекает в неблагодарности к Сильвестру, исцелившему на время его душу, перечисляет бедствия, обрушившиеся на Московское государство после изгнания и избиения мудрых советников, убеждает царя вспомнить лучшую пору своего царствования и смириться и в заключение советует не писать в чужие земли чужим слугам. К этому ответу кн. Курбский приложил перевод двух глав из Цицерона. Вероятно, кн. Курбский нашел, что недостаточно полно изобразил разницу между лучшей порой царствования Иоанна и эпохой гонений и казней, потому что 29 сентября того же 1579 г. написал еще послание Иоанну; в этом послании он подробно сравнивал время Сильвестра с временем наушников и советовал Иоанну опомниться, чтобы не погубить себя и род свой.

Посмотрим, что получил кн. Курбский во владениях польского короля и как протекала его жизнь на чужбине. 4 июля 1564 г. Сигизмунд-Август дал ему в вознаграждение за земли, покинутые в отечестве, обширные поместья в Литве и на Волыни: в Литве, в Упитском повете (в нынешней Виленской губ.) староство Кревское и до 10 сел, при которых считалось более 4000 десятин, на Волыни - город Ковель с замком, местечко Вижву с замком, местечко Миляновичи с дворцом и 28 сел. Все эти поместья были даны ему только "на выхованье", т. е. во временное пользование, без права собственности, вследствие чего соседние князья и паны начали заселять и присваивать себе земли Ковельской волости, нанося обиды ему и крестьянам. В 1567 г. "в награду за добрую, цнотливую (доблестную), верную, мужнюю службу во время воевания с польским рыцарством земли князя Московского" Сигизмунд-Август утвердил все эти поместья в собственность за кн. Курбским и за потомством его в мужском колене. С этого времени он стал называть себя во всех бумагах: кн. Андрей Курбский и Ярославский, в письмах к царю Иоанну, Андрей Курбский княжа на Ковлю, а в завещании своем: Андрей Михайлович Курбский, Ярославский и Ковельский.

В первом послании своем к Иоанну кн. Курбский писал, что надеется, с помощью Божией, быть "утешен от всех скорбей государскою милостию Сигизмунда-Августа". Надежды его, однако, не оправдались: недостаточно было милости польского короля для утешения скорби. С одной стороны до кн. Курбского доходили слухи обо всех бедствиях, постигавших Московское государство - "в отечестве слышах огнь мучительства прелютейший горящ"; с другой стороны он очутился между людьми "тяжкими и зело не гостелюбными и к тому в гресех различных развращенными" - так выражается он сам в "Предисловии на Новый Маргарит", из котораго можно почерпнуть ценные сведения о его душевном настроении и о научных занятиях в Литве. Упоминая о слухах, доходивших до него из Московского государства, он говорит: "Аз же вся сия ведахи слышах и бых обят жалостию и стисняем отовсюду унынием и снедающе те нестерпимыя предреченныя беды, яко моль, сердце мое".

Князь Курбский жил большей частью в Миляновичах, верстах в 20 от Ковеля. Он обнаружил за эту эпоху своей жизни тяжелый нрав: в отношениях к соседям, отличался суровостью и властолюбием, нарушал права и привилегии своих ковельских подданных и не исполнял королевских повелений, если находил их несогласными со своими выгодами. Так напр., получив королевский приказ об удовлетворении кн. Чарторижского за разбой и грабеж крестьян его, кн. Курбского, в Смедыне, он так в присутствии вижа, присяжного следователя дел подлежавших суду воевод, и ипветовых старост отвечал присланному от кн. Чарторижского с королевским листом: "Я-де, у кгрунт Смедынский уступоватися не кажу; але своего кгрунту, который маю з"ласки Божье господарское, боронити велю. A естли ся будут Смедынцы у кгрунт мой Вижовский вступовать, в тые острова, которые Смедынцы своими быть менят, тогды кажу имать их и вешать". На Люблинском сейме 1569 г. волынские магнаты жаловались королю на притеснения, которые терпят от кн. Курбского, и требовали, чтобы от него были отобраны имения, ему данные. Сигизмунд-Август не согласился, объявив, что Ковель и старство Кревское даны кн. Курбскому по весьма важным государственным причинами. Тогда магнаты стали сами управляться с неприятным чужеземцем. Кн. Курбский так говорит об этом: "ненавнстные и лукавые суседи прекаждаху ми дело сие, лакомством и завистию движими, хотяще ми выдрати данное ми именье з"ласки королевския на препитание, не только оьъяти и поперети хотяще многия ради зависти, но и крови моей насытися желающе ". Два тома актов, изданных в Киеве Временной комиссией, посвящены жизни кн. Курбского в Литве и на Волыни - и почти все эти акты касаются процессов кн. Курбского с различными частными лицами и столкновений его с правителством из-за прав владения разными имениями, а также дела по убиению поляками некоторых москвитян, выехавших с ним в Литву.

В 1571 году кн. Курбский женился на знатной и богатой польке Марье Юрьевне, происходившей из древнего княжеского рода Голшанских. Она была никак не моложе, а может быть и старше его, и выходила уже в третий раз замуж. От первого брака с Андреем Монтовтом у нее было два взрослых сына; от второго брака с Михаилом Козинским - одна дочь, вышедшая замуж за кн. Збаражского, а потом за Фирлея. Брак с Марьей Юрьевной казался кн. Курбскому выгодным, так как через него он вступал в родство с кн. Сангушками, Збаражскими, Сапегами, Полубенскими, Соколинскими, Монтовтами, Воловичами и приобретал обширные поместья в Литве и на Волыни. Лет пять кн. Курбский жил согласно со своей женой, в тихом уединении, большей частью тоже в Миляновичах. Затем, Марья Юрьевна, сильно захворав, написала духовное завещание, которым отказывала все свои имения мужу, а сыновьям от первого брака завещала только Голтенки и заложенные в частные руки два села, предоставляя их выкупить и владеть ими нераздельно, как вотчиной. Марья Юрьевна не умерла, но через год начались семейные раздоры: пасынки кн. Курбского, Монтовты, люди буйные и строптивые, винили его в дурном обращении с их матерью из корыстных целей, т. е. из желания захватить ее поместья. Правда, князь Курбский запер свою жену и никого не допускал к ней, но им руководили при этом совершенно другие соображения, заставившие его в 1578 г. искать развода. Владимирский епископ Феодосий утвердил развод, без объявления тех причин, по которым церковные законы дозволяют расторжение брака: в Литве и Польше существовал обычай давать развод только на основании согласия обеих сторон.

В апреле 1579 г. кн. Курбский женился в третий раз на Александре Петровне Семашко, дочери старости кременецкого. Через год у них родилась дочь, княжна Марина, а в 1582 г. сын, князь Дмитрий. Марья Юрьевна подала тогда королю Стефану Баторию жалобу на своего бывшего мужа в незаконном расторжении брака. Король передал жалобу митрополиту киевскому и галицкому Онисифору, назначен был духовный суд и к суду вытребован кн. Курбский. Кн. Курбский не явился в суд, ссылаясь на болезнь, но представил свидетельские показания, дававшие ему право на развод; позднее он заключил с Марьей Юрьевной мировую сделку, в которой между прочим сказано: "она уже до меня и до маетности моея ничего не мает". - Чувствуя ослабление сил и предвидя близкую кончину, кн. Курбский написал духовное завещание, по которому Ковельское имение оставил сыну. Вскоре после этого, в мае 1583 г., он скончался и погребен в монастыре св. Троицы, в трех верстах от Ковеля.

Избранный по смерти Стефана Батория на польский престол Сигизмунд III стал преследовать вдову и детей кн. Курбского и решил даже отобрать Ковельское имение, как незаконно присвоенное; в марте 1590 г. состоялось решение королевского суда, по которому Ковельское имение было отобрано от наследников.

Единственный сын кн. Курбского, кн. Дмитрий Андреевич, был подкоморием упитским, перешел в католичество и основал в имении своем Криничине церковь во имя св. св. апостолов Петра и Павла для распространения римско-католической религии. Он умер после 1645 г., и оставил двух сыновей: Яна и Андрея и дочь Анну; по сведениям же, имеющимся в русском государственном архиве, у него был еще третий сын Кашпер, имевший маетности в витебском воеводстве. Кн. Ян Дм. Курбский был градским писарем упитским, а брат его кн. Андрей отличался мужеством в военных походах и доказал свою преданность королю Яну Казимиру во время нашествия на Польшу шведского короля Карла X, за что и был награжден почетным званием маршлка упитского. По свидетельству королевской грамоты Станислава-Августа (Понятовского) 1777 г. и по показанию польского писателя Окольского, род князей Курбских угас со смертью его внуков Яна и Казимира, не оставивших мужеского потомства. Но из дел русского государственного архива известны правнуки кн. Андрея Мих. Курбского, князь Александр и князь Яков, дети Кашпера Курбского, выехавшие из Польши в Россию в первые годы царствование Иоанна и Петра Алексеевичей. Оба они возвратились в лоно православия и вступили в русское подданство. В последний раз имя кн. Курбских упоминается в 1693 г.

Кн. Андрей Михайлович Курбский, по своему образованию и по своим стремлениям принадлежит к числу выдающихся русских людей XVI в. Он не был чужд тому умственному движению, основанному на изучении классического мира, которое в то время, распространяясь из Италии, охватило Германию и Францию и известно в истории под именем гуманизма. И переписка его с царем Иоанном, и произведения, написанные им уже в пределах Литвы, дают ему видное место среди литературных деятелей древней Руси. Как видно из предисловия кн. Курбского к переводу сочинений Иоанна Дамаскина, он не довольствовался изучением одного Св. Писания и советовал молодым людям знакомиться также и со светскими науками, которые он называет то шляхетными, то внешними. В число этих внешних наук он вводит грамматику, риторику, диалектику, астрономию, присоединяя к ним "естественнук" и "нравоказательную" философию, с которыми познакомился по латинскому переводу Аристотеля. Ему были, как видно, известны философия Парменида и Платона и некоторые сочинения Цицерона. Сведения же его из астрономия были настолько велики, что он знал о движении семи планет и комет вокруг солнца, имел совершенно правильное понятие об эклиптике и осуждал астрологию. - Судя по некоторым выражениям кн. Курбского, надо полагать, что большое влияние на его умственное развитие имел еще в дни его молодости Максим Грек, бывший в дружеских отношениях с Тучковыми, из семьи которых происходила мать кн. Курбского. И в "Истории вел. кн. Московского" и в "Предисловии на Новый Mapгарит" кн. Курбский с глубоким уважением и любовью упоминает о Максиме Греке, называет его "святым", "преподобным", "превозлюбленным учителем", а слова его "сладчайшими паче меда", говорит, что он был "муж зело мудрый, и не токмо в риторским искусстве мног, но и философски искусен, и по Бозе в терпении исповедальческом украшен". В том же "Предисловии" кн. Курбский вспоминает, как беседуя однажды с Максимом Греком, спросил его: все ли книги великих восточных учителей переведены с греческого на славянский язык, и где находятся, у сербов, у болгар или у других славянских племен? Максим Грек ответил, что они не переведены на славянский язык и долгое время не были переведены даже на латинский язык, несмотря на то, что римляне очень желали этого и неоднократно просили дозволения у византийских императоров и что только после взятия Константинополя турками, когда константинопольский патриарх Афанасий с клиром и со всеми книгами духовного содержания бежал в Венецию, привезенные им книги были переведены с греческого на латинский язык людьми сведущими в Св. Писании и в философских науках и что переводы эти были напечатаны и поступили в продажу по недорогой цене не только в Италии, но и в других западноевропейских государствах. Воспоминание об этой беседе с Максимом Греком и желание перевести книги Св. Писания с латинского на славянский язык побудили кн. Курбского уже в зрелых годах приступить к изучению латинского языка, а также грамматики, диалектики и прочих наук. Когда он достаточно освоился с латинским языком, то купил книги и упросил некоего юношу Амброзио, у которого учился "внешним наукам", помочь ему в переводе. Сначала они перевели одну речь Григория Богослова и одно слово Василия Великого, затем кн. Курбский намеревался переводить толкования Иоанна Златоуста на послания св. апостола Павла, но тут вышла задержка: кн. Курбский боялся взяться за этот труд лишь с помощью одного кн. Михаила Оболенского, который по его совету и настоянию провел три года в Кракове и два года в Италии, для усовершенствования в науках, - "бо не обвыкли мы словенску языку в конец". Не найдя ни из монахов, ни из светских людей никого, кто бы владел в должной мере славянским книжным языком, кн. Курбский письменно обратился к Марку Сарыгозину, просил его приехать и помочь в переводе: "Яви любовь ко единоплемянной России, ко всему словенскому языку! Не обленися до нас приехати, на колько месяцей, даючи помощь нашему грубству и неискусству". В это время в распоряжении кн. Курбского находились уже все творения Иоанна Златоуста, Григория Богослова, Кирилла Александрийского, Иоанна Дамаскина и хроника Никифора Каллиста, в которой Устрялов видит церковную историю Софийского монаха в 38 книгах, составленную по Евсевию, Созомену, Евагрию и другим авторам. Один из биографов кн. Курбского, Ясинский, говорит: "Лучшим доказательством высокого патриотизма Курбского служит его литературная деятельность, которую он всецело посвятил на благо своей родины: видя, что "святорусская земля голодом духовным тает", он не удовлетворился словом осуждения, но в преклонных летах сел за латинскую азбуку и переводы творений великих отцов церкви".

Начитанность в Св. Писании и знакомство с творениями великих отцов церкви давали кн. Курбскоиу возможность видеть слабые стороны католичества и лютеранства. Вследствие этого он еще выше ставил родное православие, что однако не мешало ему с грустью замечать некоторые нежелательные явления в русской церкви: увлечение апокрофическими сочинениями, пристрастие к внешности и падение нравственности среди монашествующих. Еще при Иоанне III возникла борьба между Нилом Сорским и Иосифом Саниным: один был сторонником нестяжательности, другой - защищал право монастырей владеть имуществом. Эта принципиальная вражда Нила Сорского к стяжательности монахов перешла у кн. Курбского в ненависть к "Осифлянам", т. е. ученикам Иосифа Санина, которых он называет "в злости презлые, скорые послушники и всему злому потаковники, лукавая чета, лукавства исполненный монашеский род"... Но кроме "стяжательных" наклонностей в "Осифлянах" кн. Курбский бичует в них несимпатичные для него качества: угодничество перед вел. кн. Василием Ивановичем, неподобающее стремление оправдать его самовластные наклонности учением православной религии и забвение прямой обязанности высшего духовенства ходатайствовать и заступаться перед верховной властью за угнетенных и оскорбленных.

Главнейшим сочинением Курбского и одним из самых важных источников для истории его времени является "История князя великого Московского о делах, яже слышахом у достоверных мужей и яже видехом очима нашима". Вот ее содержание: в предисловии кн. Курбский выясняет причину, побудившую его приняться за составление "Истории". Он говорит, что неоднократно "многие светлые мужи" обращались к нему с вопросом: "Отчего произошла перемена с прежде добрым и примерным государем, который много раз, забывая о себе для отечества, в походах против врагов креста Христова переносил, обливаясь потом, труды тяжкие и изнурения и у всех пользовался доброю славою?". Долгое время кн. Курбский отмалчивался, вздыхая и скорбя, но, наконец, вследствие частных расспросов, решил представить очерк событий, произведших эту перемену в государе. - Начало всех зол кроется, по мнению кн. Курбского, в разводе вел. кн. Василия Ивановича с Соломонией и в женитьбе его на Елене Глинской. От этого несчастного брака родился Иоанн, оставшийся по смерти родителей на попечении бояр, которые потворствовали его дурным наклонностям, вступали в пререкания между собой и способствовали дальнейшему развитию "злого начала". Придя в возраст, Иоанн казнил одного за другим многих родовитых людей ни в чем не повинных и "начал всякими безчисленными злостными превосходити". Бог, "усмиряющий лютость его", попустил, чтобы сгорела Москва; вслед за пожаром произошло возмущение черни и убийство родного дяди царя, князя Михаила Глинского. В эту трудную минуту Бог послал помощь и успокоение "всей земле" в лице Благовещенского протоиерея Сильвестра, явившегося к царю в Воробьево. Сильвестр "претяще ему от Бога священными письмами и строзе заклинающе его страшным Божиим именем... душу его от прокаженных ран исцелил и очистил был, и развращенный ум исправил, тем новым наставляюще на стезю правую". С этого времени царь особенно приблизил к себе Сильвестра и возвысил Алексея Адашева, который, по словам кн. Курбского, был им "зело любим и согласен" и был "общей вещи зело полезен, и отчасти, в некоторых нравех, ангелом подобен". Главная заслуга Сильвестра и Адашева заключается в том, что, удалив от царя "ласкателей и человекоугодников", они "собирают к нему советников, мужей разумных и совершенных, во старости мастистей сущих, благочестием и страхом Божиим украшенных: других же, еще и в среднем веку, тако ж предобрых и храбрых, и тех и оных в военных и земских вещах по всему искусных; и еще ему их в приязнь и в дружбу усвояют, яко без их совету ничесоже устроити или мислити. Воистину премудрому Соломону глаголющу: "Царь, речо, добрыми советники, яко град претвердыми столпы утвержден"; и паки: любяй, рече, совет, хранить свою душу, а не любяй его, совсем изчезнет: понеже, яко бессловесным надлежит чувством по естеству управлятися, аще всем словесным, советом и рассуждением. И нарицались тогда оные советницы у него избранная рада; воистину по делом и наречение имели: понеже все избранное и нарочитое советы своими производили, сиречь: суд праведный, нелицеприятен, яко богатому, тако и убогому, еже бывает в царстве наилепшее; и к тому воевод, искусных и храбрых мужей, супротив врагов избирают, и стратилатские чины устроют, яко над ездными, так и над пешими; и аще кто явится мужественным в битвах и окровит руку в крови вражьей, сего дарованьми почитано, яко движными вещи, так и недвижними. Некоторые ж от них, искуснейшие, того ради и на вышшие степени возводились". Вторая глава "Истории" посвящена описанию похода под Казань и покорения ее. Кн. Курбский играл, как мы видели, выдающуюся роль во взятии Казани, но писал по памяти, уже будучи в Литве, много-много лет спустя после тех событий, которых был очевидцем. Вследствие этого встречаются некоторые неточности и ошибки в датах (как видно из исследования г. Ясинского, где описание казанского похода кн. Курбского сверено с другими источниками).

В 3-й главе кн. Курбский неодобрительно говорит о поспешном возвращении царя из Казани в Москву, несмотря на советы мудрых воевод провести зиму в Казани для окончательного устройства города и усмирения инородцев. Об опасной болезни царя, постигшей его вскоре и по возвращении из Казани, кн. Курбский упоминает лишь вскользь, но зато весьма обстоятельно рассказывает о поездке в Кирилло-Белозерский монастырь. Кн. Курбский подробно останавливается на беседе царя с Вассианом Топорковоным, который был "единосоветен и во всем угоден и согласен" его отцу вел. кн. Василию Ивановичу. Царь спросил Вассиана: "Како бы мог добре царствовати и великих и сильных своих в послушестве имети?" Вассиан ответил: "Аще хощеши самодержцем быти, не держи собе советника ни единого мудрейшего собя: понеже сам еси всех лучше; тако будеши тверд на царстве, и все имети будеши и руках своих. Аще будеши иметь мудрейших близу себя, по нужде будеши послушен им". Царь поделовал руку Вассиана и сказаи: "О! аще и отец был бы ми жив, таковаго глагола полезного не поведал бы ми"! Кн. Курбский же считает этот совет "силлогизмом сатанинским" и находит, что Вассиану следовало ответить так: "самому царю достоит быти яко главе, и любити мудрых советников своих, яко свои уды". Кн. Курбский рассуждает так: "Царь же аще и почтен царством, а дарований которых от Бога не получил, должен искати добраго и полезного совета не токмо у советников, но и у всенародных человек: понеже дар духа дается не по богатству внешнему и по силе царства, но по правости душевной; убо не зрит Бог на могучство и гордость, но на правость сердечную, и дает дары, сиречь елико кто вместит добрым произволением". Кн. Курбский говорит, что Вассиан Топорков, "в сердце царя христианского всеял такую безбожную искру, от которой во всей святорусской земле возгорелся лютый пожар", и что сам он может быть назван не топорком, т. е. малой секирой, а широкой и большой секирой, уничтожившей "благородных и славных мужей в великой России", ибо царь, погубивший им и множество простонародья, был им же "прелютостию наквашен". Курбский говорит, что исполнилось и предвещание Максима: путешествие в Кирилло-Белозерский монастырь закончилось весьма печально: на обратном пути умер сын Иоанна царевич Дмитрий. - Далее идет описание возмущения казанских инородцев и того похода против них, в котором, участвовал кн. Курбский. Возмущение это кн. Курбский считает "попущением Божиим", чтобы "смирить гордость" Иоанна, не послушавшего мудрых советников и не оставшегося в Казани "дондеже до конца искоренить от земли оныя бусурманских властей". Повествуя затем о приходе Крымского хана и о колебании царя вступить в сражение с крымцами, разбившими уже часть русского войска, кн. Курбский говорит, что царь принял совет храбрых и отверг совет "страшливых" и пошел к Туле, намереваясь сразиться с бусурманами за православное христианство: "Ce таков наш царь был, поки любил около себя добрых и правду советующих, а не презлых ласкателей, над них же губительнейшего и горшего во царстве ничтож может бытя". После этого "паки, акибы в покаяние вниде, и немало лет царствовал добре: ужаснулся бы о наказаниях оных от Бога". В 4-й главе кн. Курбский излагает причины, побудившие Иоанна начать Ливонскую войну, рассказывает о взятии нескольких немецких городов, о завоевании Астрахани. Описав все победы, одержанные русскими войсками в Ливонии и над крымцами, кн. Курбский говорит: "В те ж то лета царь наш смирился и добре царствовал и по пути Господня закона шествовал, тогда ни о чесом же, яко рече пророк, враги его смирил, и на наступающих языков народу христианскому возлагал руку свою. Произволение человеческое Господь всещедрый паче добротою наводит и утверждает, нежели казнию; ащели же уже зело жестоко и непокориво обращается, тогда прещением, с милосердием смешенным, наказует; егдаж уже неисцельно будет, тогда казни, на образ хотящим беззаконовати. Приложил еще же и другое милосердие, яко рекох, дарующе и утешающе в покаянию оуща царя христианского". Из этих слов видно, что, по мнению кн. Курбского, Иоанн мог счастливо царствовать и побеждать врагов своих до тех пор, пока Бог был милостив к нему за внимательность к советникам. Рассказав о походе против крымцев кн. Вишневецкого, предложившего в 1557 г. Иоанну свои услуги для покорения южной днепровской области, кн. Курбский вспоминает, как доброжелательные люди советовали царю воспользоваться удобным временем и самому идти на крымскую орду, или послать большое войско; "он же не послушал, прекаждающе нам сие и помогающе ему ласкателие, добрые и верные товарищи трапез и кубков и различных наслаждений друзи; а подобно уже на своих сродных и единоколенных остроту оружия паче, нежели поганом, готовал, крыюще в себе оное семя, всеянное от предреченного епископа, глаголемаго Топорка". Далее, упрекал поляков, что они также не воспользовались благоприятными обстоятельствами к покорению Крыма, кн. Курбский подробно останавливается на изнеженном образе жизни польского короля Сигизмунда-Августа и польских панов и объясняет себе их самохвальство, трусость и нерадение о пользе и безопасности отечества тем, что они отринули истинную веру и уклонились в "люторскую ересь". Лишь один волынский полк, со своим храбрым и славным военачальником кн. Константином Острожским, неоднократно выказал себя достойным защитником отечества (Польши) - потому что остался верен православию. - После этого отступления, кн. Курбский снова обращается к описанию военных действий в Ливонии, в которых принимал живое участие.

В 5-й главе подробно говорится об удалении Сильвестра и Адашева, вследствие происков "презлых ласкателей" и братьев царицы Анастасии Романовны. Несмотря на просьбы, они не были допущены для оправданий перед царем, и соборное обвинение их произошло заочно. Из того монастыря, где Сильвестр добровольно постригся до начала гонения, он был отправлен в Соловки, а Алексей Адашев, назначенный наместником в новозавоеванный ливонский город Феллин, перевезен оттуда в Дерпт, посажен в тюрьму и умер в заточении.

В 6-й, 7-й и 8-й главах, озаглавленных: "О побиении княжеских родов" (О побиении боярских и дворянских родов", "О страдании священномучеников", перечислены все казни, совершенные Иоанном. По словам Устрялова: "Все почти лица, погибшие по известию Курбского, несчастной смертью, поименованы в Кирилловском Синодике; о тех же особах, которые там не означены, осталась память в наших летописях, в разрядах, в списке старинных сановников, в делах посольских; одним словом, не более двух или трех известий Курбского остаются недоказанными". В 9-й главе Иоанн сравнивается с другими мучителями и новые мученики сравниваются с древними.

На сочинениях Курбского долгое время почти исключительно основывали наши историки свое суждение о характере грозного царя и об отношениях его к Московскому боярству. Карамзин, слишком доверчиво отнесшись к свидетельству кн. Курбского, признал крутую перемену в характере Иоанна IV, происшедшую по смерти первой его супруги, Анастасии Романовны, результатом наветов злых ласкателей и наушников и объяснял жестокости Иоанна в эпоху опричнины исключительно тем, чем объясняет их и кн. Курбский: удалением от себя лучших из бояр, а затем преследованием их ради мести за прежнее их верховенство над ним. Такая безусловная доверчивость историографа к кн. Курбскому обратила на себя внимание Н. С. Арцыбашева, прилежно изучавшего кн. Курбского, и он стал доказывать отсутствие у Карамзина строгих приемов исторической критики. Само собой разумеется, что кн. Курбского нельзя считать объективным повествователем о личных качествах царя Иоанна и событиях его царствования. Будучи сторонником партий иного воззрения, чем Иоанн IV, видя своих политических друзей в гонении и на плахе и рискуя сам испытать ту же участь, кн. Курбский, весьма естественно, односторонне объясняет и личные свойства Иоанна IV и причины преследования им бояр. Конечно, не отстранение от себя "мудрых советников и стратигов" и приближение "наушников" привело царя к гонению на бояр, а, наоборот, - и то и другое было результатом присущих Иоанну психических свойств, которые лишь были заглушены в нем во время правления избранной рады. В этом случае Иоанн IV прав, утверждая в одном из своих ответов кн. Курбскому, что он находился в то время под исключительным, тяготившим его, влиянием членов избранной рады. Так называемая "перемена" в Иоанне была не переменой, а более сильным обнаружением тех же его свойств - своеволия и жестокости, которые проявлялись в нем и в пору его юности. Затем целая масса других условий и обстоятельств способствовали тому, что эти свойства с особой силой выразились в Иоанне после 1560 года. Но несмотря на одностороннесть объяснений "перемены" в Иоанне кн. Курбским его "История" не может быть почтена безусловным памфлетом. Много частных объяснений кн. Курбского, как напр., его замечания о роли Осифлян, его изображение заслуг избранной рады и ее политических воззрений - должны быть серьезно приняты во внимание историком. Что же касается до фактической стороны "Истории", то и в повествовании о войнах Иоанна и о его казнях - она безусловно верна, что доказывается сличением свидетельств кв. Курбского с другими современными ему историческими источниками, и даже официальными: летописями, разрядами, синодиком Иоанна IV и др.; встречающиеся в ней неточности таковы же, какие встречаются во всяких подобных сочинениях современников описываемых событий.

Послания кн. Курбского к Московскому царю, написанные горячо, в приподнятом душевном настроении, своеобразным прекрасным для XVI в. языком, являются драгоценным материалом для изучения характера самого кн. Курбского - властного, неукротимого, мстительного - и доказывают его ум, начитанность и литературное образование.

Военная и политическая деятельность кн. Курбского с первого упоминания об участии его в военных походах царя Иоанна IV до отъезда его в Литву происходила во время правления Московским государством так называемой "избранной рады" и дает ему видное место среди деятелей его времени. В своей "Истории князя великого Московского" и в своей переписке с царем Иоанном Грозным кн. Курбский достаточно определенно выражает свою политическую программу, которая драгоценна для характеристики этого замечательного русского человека XVI в.

Под пером историков 1840 и 1850 годов и ученых школы родового быта и славянофилов, кн. Курбский является сторонником или отживавших уже свой век дружинно-родовых начал, или боярско-олигархических, чуждых народу, стремлений. Симпатии историков этих двух противоположных направлений на стороне Иоанна Грозного, бывшего, по их воззрениям, представителем государственных и демократических прогрессивных начал. Сравнительно лишь с недавнего времени (80-90-х годов XIX века), когда психическая природа Иоанна Грозного с одной стороны и история московского боярства с другой - стали более выясняться, личность кн. Курбского является в ином освещении.

Кн. Курбский, по новейшим историческим изучениям, принадлежит к той группе "бояр-княжат" восточной Руси, которая, начиная с эпохи Иоанна III, заполоняет ряды высших служилых людей Московского государства, оттесняя на второй план немногочисленных по количеству "из старинных" московских и выезжих в Москву, бояр и других думных людей. Эта группа княжат, памятуя свое родословие от "корени Владимира Святого", в большинстве случаев по родословным счетам была старше линии Московских князей; она смотрела на них поэтому несколько свысока и не разделяла единовластительных стремлений потомства Калиты, но вместе с тем эта группа не стремилась и к удельной обособленности. Княжата-Рюриковичи очень хорошо сознавали историческую необходимость объединения русских земель, и в этом отношении сходились в воззрениях с Московскими собирателями земли Русской, но государственный распорядок в этом объединении понимали они диаметрально противоположно с Московскими великими князьями. Они не считали правильным, чтобы Московские великие князья и цари решали "все дела сам третей запершись у постели", как метко выразился про вел. кн. Василия Ивановича Берсень Беклемишев, а основывали политический распорядок Московского государства на единении царя с боярской думой и на обращении его в важнейших случаях в "всенародию", к совету "всей земли". В настоящее время мы знаем, что во главе правительства Московского государства с 1547 по 1560 г. стояли не только Сильвестр с Адашевым, но "лучшие люди", как из бояр-княжат, так и из Московских нетитулованных бояр, с присоединением к ним "властей", т. е. духовенства, с митрополитом Макарием во главе, и нескольких лиц из "всенародия". Это был кружок сторонников реформ, кружок, который со слов кн. Курбского называется обыкновенно "избранною радой", и к которому он сам принадлежал. Эта "рада" оставила по себе хорошую память у потомства целым рядом весьма важных реформ, прославивших царствование Иоанна IV. Избранная рада прежде всего укрепила и возвысила верховную власть Московского государя, побудив вел. кн. Московского Иоанна Васильевича принять титул царя, как символ всероссийского самодержавного властителя. Эта царская власть получила свое освящение в венчании государя на царство и в объединении интересов всех разрозненных областей Московского государства путем созыва первого Земского Собора в 1547 г. Затем избранная рада ознаменовала свою деятельность в следующих государственных мероприятиях: она составила новый Судебник, учредила целый ряд соборов по делам церковным, из которых самым главным является так называемый Стоглавый собор, высказавшийся за необходимость расширения низшего народного образования; основала первую типографию в Москве, обратилась к императору германскому Карлу V с просьбой прислать в Московское государство ремесленников, художников и разных других техников, издала ряд постановлений для лучшего внутреннего управления (уставные и губные грамоты и учреждение общинных "целовальников"), стремилась улучшить военную организацию и упорядочить поземельные владения (ограничение местничества, первый опыт учреждения постоянного войска в виде стрельцов, первые опыты размежевания земель), начала торговые сношения с Англией. Во время правления этой рады покорены царства Казанское и Астраханское, сибирский царь обязался платить дань царю московскому. Эти успехи в тогдашнем нашем восточном вопросе пpекращали зависимость Москвы от грозной некогда Кипчакской орды. "Рада" предполагала нанести столь же решительный удар четвертому улусу татарскому - Крыму.

Политическая программа кн. Курбского заключается в исповедании начал, положенных в основу деятельности "избранной рады" и оправданных ее широкой государственной деятельностью.

"Сказания" кн. Курбского были изданы Н. Г. Устряловым в первый раз в 1833 г., 2-е изд. вышло в 1842 г., 3-е изд. в 1868 г. В 3-м издании напечатаны: "История князя великого Московского о делех, яже слышахом у достоверных мужей и яже видехом очима нашима; "Переписка с царем Иоаином IV" четыре письма к нему); "Письма к разным лицам - числом 16"; "История Флорентийского Собора" и "Предисловие на Новый Маргарит". - Сахаров издал в "Москвитянине" 1843 г. одно письмо кн. Курбского неизвестному в Дерпт. кн. Оболенский - в "Библиогр. Зап." 1858 г., № 12, "напечатал предисловие Курбского к книге Дамаскина "Небеса". - А. С. Павлов в "Правосл. Собес." 1863 г. издал три письма к неизвестным лицам; А. С. Архангельский в приложении к своей статье "Очерки из истории западнорусской литературы" - Чт. Моск. Общ. Ист. и Др. 1888 г. - издал примечания Курбского к переводу творений Иоанна Златоуста и Дамаскина. - Сохранились следующие переводы кн. Курбского: Шесть бесед Иоанна Златоуста, несколько отрывков из истории Евсевия, Диалог патриарха Геннадия, Богословие, Диалектика и 7 других сочинений Дамаскина. Значительная часть "Нового Маргарита" посвящена переводу жития Златоуста, составленного Эразмом Роттердамским, "сказу" самого кн. Курбского и переводу дополнительных к житию Златоуста сведений из хроники Никифора Каллиста, а остальные главы этого сборника в том виде, как они сохранились, представляют перевод различных слов и бесед Златоуста. - М. П. Петровский, "Библиогр. заметки о сочин. кн. Курбского", перечисляет все сочинения его, пропущенные у Устрялова, напечатана эта статья в "Зап. Каз. ун." 1879, № 4, и отдельно под назван.: "Кн. А. M. Курбский", 1873 г. Сведения о жизни и деятельности Курбского - Др. Рос. Вивл., т.т. VIII и ХШ; - "Отеч. Зап." 1830 г., часть 44; "Акты Арх. Эксп.", тт. I и II; "Доп. к акт. ист.", I; "Акты Литовской метрики" при 2-м и 3-м издании "Сказаний" Устрялова; - Царств. книга; - Псковская летопись; - Никон. Летопись, VII; - Ундольский, "Описание рукописей Хлудова"; Востоков, "Описание рукописей Румянцевского музея"; Архангельский, А. С., "Творения отцов церкви в древнерусской письменности", в "Жур. Мин. Нар. Просв.", 1888 г., № 8; Устрялов, Н. Г., "Сказания кн. Курбского". 3-е изд., 1868 г.; Карамзин, т. VII - XI; Соловьев, "История родов. отношений князей Рюрикова дома" 1847 г. и рецензия на эту книгу К. Д. Кавелина, - "Сочинения", 1897 г., т. I; Соловьев "История", т. VI; и К. С. Аксаков рецензия на этот том, в "Сочинениях" Аксакова, т. I, 1861 г.; "Жизнь кн. A. M. Курбского в Литве и на Волыни" - "Акты Времн. Комиссии", Киев, 1849 г., тт. I и II, с предисл. проф. Н. Д. Иванишева - переп. в "Сочинениях Иванишева", 153-231; Горский, С., "Жизнь и историческое значение кн. А. М. Курбского", 1858 г.; В. С. Иконников, "Русские общественные деятели XVI в." 1866 г.; Оппоков, "Князь А. М. Курбский" - в "Киев. Унив. Изв." 1872 г., 6-8; Н. И. Костомаров, "Русск. ист. в жизнеоп.", Г; Ясинский, "Сочинения кн. Курбского, как исторический материал" - в "Киев. Унив. Изв." 1888 г., 10 в 11; В. О. Ключевский, "Боярская дума древней Руси".

В. Корсакова.

{Половцов}

Курбский, князь Андрей Михайлович

Известный политический деятель и писатель, род. около 1528 г. На 21-м году он участвовал в 1-м походе под Казань; потом был воеводой в Пронске. В 1552 г. он разбил татар у Тулы, причем был ранен, но через 8 дней был уже снова на коне. Во время осады Казани К. командовал правой рукой всей армии и, вместе с младшим братом, проявил выдающуюся храбрость. Через 2 года он разбил восставших татар и черемисов, за что был назначен боярином. В это время К. был одним из самыхблизких к царю людей; еще более сблизился он с партией Сильвестра и Адашева. Когда начались неудачи в Ливонии, царь поставил во главе ливонского войска К., который вскоре одержал над рыцарями и поляками ряд побед, после чего был воеводой в Юрьеве Ливонском (Дерпте). Но в это время уже начались преследования и казни сторонников Сильвестра и Адашева и побегиопальных или угрожаемых царской опалой в Литву. Хотя за К. никакой вины, кромесочувствия павшим правителям, не было,он имел полное основание думать, что и его не минует жестокая опала. Тем временем король Сигизмунд-Август и вельможи польские писали К., уговаривая его перейти на их сторону и обещая ласковый прием. Битва под Невлем (1562 г.), неудачная для русских, не могла доставить царю предлога для опалы, судя по тому, что и после нее К.воеводствует в Юрьеве; да и царь, упрекая его за неудачу (Сказ. 186), не думает приписывать ее измене. Не мог К. опасатьсяответственности за безуспешную попытку овладеть городом Гельметом: если б это дело имело большую важность, царь поставил бы его в вину К. в письме своем. Тем не менее К. был уверен в близости несчастья и, после напрасных молений и бесплодного ходатайства архиерейских чинов (Сказ. 132-3), решил бежать "от земли божия". В 1563 г. (по другим известиям - в 1564: г.) К., при помощи верного раба своего Васьки Шибанова, бежал из Юрьева в Литву [В рукоп. "Сказании" К., хранящ. в моск. главном архиве, рассказывается, как Шибанов отвез царю 1-е послание К. и был им за то мучен. По другому известию, Васька Шибанов был схвачен во время бегства и сказал на К. "многия изменныя дела"; но похвалы, которыми осыпает царь Шибанова за его верность К., явно противоречат этому известию]. На службу к Сигизмунду К. явился не один, а с целой толпой приверженцев и слуг, и был пожалован несколькими имениями (между прочим - гор. Ковелем). К. управлял ими через своих урядников из москвитян. Уже в сентябре 1564 г. К. воюет против России. После бегства К. тяжелая участь постигла людей к нему близких. К. впоследствии пишет, что царь "матерь ми и жену и отрочка единого сына моего, в заточение затворенных, троскою поморил; братию мою, единоколенных княжат Ярославских, различными смертьми поморил, имения мои и их разграбил". В оправдание своей ярости Грозный мог приводить только факт измены и нарушения крестного целования; два другие его обвинения, будто К. "хотел на Ярославле государести" и будто он отнял у него жену Анастасию, выдуманы им, очевидно, лишь для оправдания своей злобы в глазах польско-литовских вельмож: личной ненависти к царице К. не мог питать, а помышлять о выделении Ярославля в особое княжество мог только безумный. К. проживал обыкновенно верстах в 20 отКовеля, в местечке Миляновичах. Судя по многочисленным процессам, акты которых дошли до нас, быстро ассимилировался московский боярин и слуга царский с польско-литовскими магнатами и между буйными оказался во всяком случае не самым смиренным: воевал с панами, захватывал силой имения, посланцев королевских бранил "непристойными московскими словами";его урядники, надеясь на его защиту, вымучивали деньги от евреев и проч. В 1571 г. К. женился на богатой вдове Козинской, урожденной княжне Голшанской, но скоро развелся с ней, женился, в 1579 г., в третий раз на небогатой девушке Семашко и с ней был, по-видимому, счастлив; имел от нее дочь и сына Димитрия. В 1583 г. К. скончался. Так как вскоре умер и авторитетный душеприказчик его, Константин Острожский, правительство, под разными предлогами, стало отбирать владения у вдовы и сына К. и, наконец, отняло и самый Ковель. Димитрий К. впоследствии получил часть отобранного и перешел в католичество. - Мнения о К., как политическом деятеле и человеке, не только различны, но и диаметрально противоположны. Одни видят в нем узкого консерватора, человека крайне ограниченного, но самомнительного, сторонника боярской крамолы и противника единодержавия. Измену его объясняют расчетом на житейские выгоды, а его поведение в Литве считают проявлением разнузданного самовластия и грубейшего эгоизма; заподозривается даже искренность и целесообразность его трудов на поддержание православия. По убеждению других, К. - умный, честный и искренний человек, всегда стоявший на стороне добра и правды. Так как полемика К. и Грозного, вместе с другими продуктами литературной деятельности К., обследованы еще крайне недостаточно, то и окончательное суждение о К., более или менее способное примирить противоречия, пока еще невозможно. Из сочинений К. в настоящее время известны следующие: 1) "История кн. великого Московского о делех, яже слышахом у достоверных мужей и яже видехом очима нашима". 2) "Четыре письма к Грозному", 3) "Письма" к разным лицам;из них 16 вошли в 3-е изд. "Сказаний кн. К." Н. Устрялова (СПб. 1868), одно письмо издано Сахаровым в "Москвитянине" (1843, № 9) и три письма - в "Православном Собеседнике" (1863 г. кн. V - VIII). 4) "Предисловие к Новому Маргариту"; изд. в первый раз Н. Иванишевым в сборнике актов:"Жизнь кн. К. в Литве и на Волыни" (Киев 1849), перепечатано Устряловым в "Сказ.". 5) "Предисловие к книге Дамаскина "Небеса" изд. кн. Оболенским в "Библиографич. Записках" 1858 г. № 12). 6) "Примечания (на полях) к переводам из Златоуста и Дамаскина" (напечатаны проф. А. Архангельским в "Приложениях" к "Очеркам ист. зап.-русск. лит.", в "Чтениях Общ. и Ист. и Древн." 1888 г. № 1). 7) "История Флорентийского собора", компиляция; напеч. в "Сказ." стр. 261-8; о ней см. 2 статьи С. П. Шевырева - "Журн. Мин. Нар. Просв.", 1841 г. кн. I, и "Москвитянин" 1841 г. т. III. Кроме избранных сочинений Златоуста ("Маргарит Новый"; см. о нем "Славяно-русские рукоп." Ундольского, М., 1870), К. перевел диалог патр. Геннадия, Богословие, Диалектику и др. сочинения Дамаскина (см. статью А. Архангельского в "Журн. M. H. Пр." 1888, № 8), некоторые из сочинений Дионисия Ареопагита, Григория Богослова, Василия Великого, отрывки из Евсевия и проч. В одно из его писем к Грозному вставлены крупные отрывки из Цицерона ("Сказ." 205-9). Сам К. называет своим "возлюбленным учителем" Максима Грека; но последний был и стар, и удручен гонениями в то время когда К. вступал в жизнь, и непосредственным его учеником К. не мог быть. Еще в 1525 г. к Максиму был очень близок Вас. Мих. Тучков (мать К. - урожд. Тучкова) который и оказал, вероятно, сильное влияние на К. Подобно Максиму, К. относится с глубокой ненавистью к самодовольному невежеству, в то время сильно распространенному даже в высшем сословии московского государства. Нелюбовь к книгам, от которых будто бы "заходятся человецы, сиречь безумиют", К. считает зловредной ересью. Выше всего он ставит св. Писание и отцов церкви, как его толкователей; но он уважает и внешние или шляхетные науки - грамматику, риторику, диалектику, естественную философию (физику и пр.), нравонаказательную философию (этику) и круга небесного обращения (астрономию). Сам он учится урывками, но учится всю жизнь. Воеводой в Юрьеве он имеет при себе целую библиотечку; после бегства, "уже в сединах" ("Сказ.", 224), он тщится "латинскому языку приучатися того ради, иж бы могл преложити на свой язык, что еще не преложено" ("Сказ." 274). По убеждению К., и государственные бедствия происходят от пренебрежения к учению, а государства, где словесное образование твердо поставлено, не только не гибнут но расширяются и иноверных в христианство обращают (как испанцы - Новый Свет). К. разделяет с Максимом Греком его нелюбовь к "Осифлянам", к монахам, которые "стяжания почали любити"; они в его глазах "во истину всяких катов (палачей) горши". Он преследует апокрифы, обличает "болгарские басни" попа Еремея, "або паче бабския бредни", и особенно восстает на Никодимово евангелие, подлинности которого готовы были верить люди, начитанные в св. Писании. Обличая невежество современной ему Руси и охотно признавая, что в новом его отечестве наука более распространена и в большем почете, К. гордится чистотой веры своих природных сограждан, упрекает католиков за их нечестивые нововведения и шатания и умышленно не хочет отделять от них протестантов, хотя и осведомлен относительно биографии Лютера, междоусобий, возникших вследствие его проповеди и иконоборства протестантских сект. Доволен он также и чистотой языка славянского и противополагает его "польской барбарии". Он ясно видит опасность, угрожающую православным польской короны со стороны иезуитов, и остерегает от их козней самого Константина Острожского; именно для борьбы с ними он хотел бы наукою подготовить своих единоверцев. К. мрачно смотрит на свое время; это 8-я тысяча лет, "век звериный"; "аще и не родился еще антихрист, всяко уже на праге дверей широких и просмелых. Вообще ум К. скорей можно назвать крепким и основательным, нежели сильным и оригинальным (так он искренне верит, что при осаде Казани татарские старики и бабы чарами своими наводили "плювию", т. е. дождь, на войско русское; Сказ. 24), и в этом отношении его царственный противник значительно превосходит его. Не уступает Грозный Курбскому в знании Св. Писания, истории церкви первых веков и истории Византии, но менее его начитан в отцах церкви и несравненно менее опытен в умении ясно и литературно излагать свои мысли, да и "многая ярость и лютость" его немало мешают правильности его речи. По содержанию переписка Грозного с К. - драгоценный литературный памятник: нет другого случая, где миросозерцание передовых русских людей XVI века раскрывалось бы с большей откровенностью и свободой и где два незаурядных ума действовали бы с большим напряжением. В "Истории князя великого московского" (изложение событий от детства Грозного до 1578 г.), которую справедливо считают первым по времени памятником русской историографии со строго выдержанной тенденцией, К. является литератором еще в большей степени: все части его монографии строго обдуманы, изложение стройно и ясно (за исключением тех мест, где текст неисправен); он очень искусно пользуется фигурами восклицания и вопрошения, а в некоторых местах (напр. в изображении мук митрополита Филиппа) доходит до истинного пафоса. Но и в "Истории" К. не может возвыситься до определенного и оригинального миросозерцания; и здесь он является только подражателем хороших византийских образцов. То он восстает на великородных, а к битве ленивых, и доказывает, что царь должен искать доброго совета "не токмо у советников, но и у всенародных человек" (Сказ. 89), то обличает царя, что он "писарей" себе избирает "не от шляхетского роду", "но паче от поповичев или от простого всенародства" (Сказ. 43). Он постоянно уснащает рассказ свой ненужными красивыми словами, вставочными, не всегда идущими к делу и не метким сентенциями, сочиненными речами и молитвами и однообразными упреками по адресу исконного врага рода человеческого. Язык К. местами красив и даже силен, местами напыщен и тягуч и везде испещрен иностранными словами, очевидно - не по нужде, а ради большей литературности. В огромном количестве встречаются слова, взятые с незнакомого ему языка греческого, еще в большем - слова латинские, несколько меньшем - слова немецкие, сделавшиеся автору известными или в Ливонии, или через язык польский. Литература о К. чрезвычайно обширна: всякий, кто писал о Грозном, не мог миновать и К.; кроме того его история и его письма с одной стороны, переводы и полемика за православие - с другой, настолько крупные факты в истории русской умственной жизни, что ни один исследователь до-петровской письменности не имел возможности не высказать о них суждения; почти во всяком описании славянских рукописей русских книгохранилищ имеется материал для истории литературной деятельности К. Мы назовем только главнейшие работы, не поименованные выше. "Сказания кн. К." изданы Н. Устряловым в 1833, 1842 и 1868 гг., но и 3-е изд. далеко не может назваться критическим и не вмещает в себе всего того, что было известно даже и в 1868 г. По поводу работы С. Горского: "Кн. А. М. К." (Каз., 1858) см. статью Н. А. Попова, "О биограф. и уголовном элементе в истории" ("Атеней" 1858 г. ч. VIII, № 46). Ряд статей З. Оппокова ("Кн. А. М. К.") напечатан в "Киевск. Унив. Изв." за 1872 г., №№ 6-8. Статья проф. М. Петровского (М. П - ского): "Кн. А..М. К. Историко-библиографические заметки по поводу его Сказаний" напеч. в "Уч. Зап. Казанского Унив." за 1873 г. См. еще "Разыскания о жизни кн. К. на Волыни", сообщ. Л. Мацеевич ("Древ. и Нов. Россия" 1880, I); "Кн. К. на Волыни" Юл. Бартошевича ("Ист. Вестник" VI). В 1889 г. в Киеве вышла обстоятельная работа А. Н. Ясинского: "Сочинения кн. К., как исторический материал".

Князь Курбский

Сколь жалок, рок кому судил

Искать в стране чужой покрова.

К.Ф. Рылеев. Курбский

Положение Курбского в нашей истории совершенно исключительно. Его неувядаемая на протяжении столетий слава целиком покоится на бегстве в Литву и том высоком значении при дворе Грозного, которое он приписал сам себе, то есть на предательстве и лжи (или, говоря мягче, вымысле). Два предосудительных поступка, моральный и интеллектуальный, обеспечили ему репутацию видного исторического деятеля XVI века, борца с тиранией, защитника святой свободы. Между тем можно смело утверждать, не боясь погрешить против истины, что, не вступи Грозный в переписку с Курбским, последний сегодня привлекал бы наше внимание не больше, чем любой другой воевода, принимавший участие в покорении Казани и Ливонской войне.

Андрей Михайлович Курбский происходил из ярославских князей, возводящих свое происхождение к Владимиру Мономаху. Ярославское княжеское гнездо делилось на сорок родов. Первый известный Курбский - князь Семен Иванович, числившийся в боярах у Ивана III, - получил свою фамилию от родовой вотчины Курба (под Ярославлем).

На московской службе Курбские занимали видные места: начальствовали в ратях или сидели воеводами в крупных городах. Их наследственными чертами были храбрость и несколько суровое благочестие. Грозный добавляет к этому еще неприязнь к московским государям и наклонность к измене, обвиняя отца князя Андрея в намерении отравить Василия III, а деда по матери, Михаила Тучкова, в том, что он по смерти Елены Глинской «многие надменные слова изрече». Курбский обошел эти обвинения молчанием, но, судя по тому, что он называет династию Калиты «кровопивственным родом», приписывать самому князю Андрею избыток верноподданнических чувств было бы, вероятно, неблагоразумно.

О всей первой половине жизни Курбского, относящейся к его пребыванию в России, мы располагаем крайне скудными, отрывочными сведениями. Год его рождения (1528) известен только по собственному указанию Курбского - что в последнем казанском походе ему было двадцать четыре года. Где и как он провел молодость, остается загадкой. Впервые его имя упоминается в разрядных книгах под 1549 годом, когда он в звании стольника сопутствует Ивану под стены Казани.

Вместе с тем мы вряд ли ошибемся, утверждая, что Курбский смолоду был чрезвычайно восприимчив к гуманистическим веяниям эпохи. В его походном шатре книга занимала почетное место рядом с саблей. Без сомнения, с самых ранних лет он обнаружил особое дарование и склонность к книжному учению. Но отечественные учителя не могли удовлетворить его тяги к образованию. Курбский передает следующий случай: однажды ему понадобилось отыскать человека, знающего церковнославянский язык, но монахи, представители тогдашней учености, «отрекошася… от того достохвального дела». Русский монах того времени и мог выучить только монаха, но не человека образованного в широком смысле этого слова; духовная литература при всей ее значимости все же давала одностороннее направление образованию. Между тем если Курбский чем-то и выделяется среди своих современников, так это именно своим интересом к светскому, научному знанию; точнее, этот его интерес был следствием влечения к за-ладной культуре вообще. Ему повезло: он встретился с единственным подлинным представителем тогдашней образованности в Москве - Максимом Греком. Ученый монах оказал на него огромное влияние - нравственное и умственное. Называя его «превозлюбленным учителем», Курбский дорожил каждым его словом, каждым наставлением - это видно, например, из постоянной симпатии князя к идеалам нестяжательства (которые, впрочем, и усвоены им были идеально, без всякого применения к практической жизни). Умственное влияние было гораздо значительнее - вероятно, именно Максим Грек внушил ему мысль об исключительной важности переводов. Курбский отдался переводческому делу всей душой. Остро чувствуя, что его современники «гладом духовным тают», не дотягивают до истинной образованности, он считал главной культурной задачей переводить на славянский язык тех «великих восточных учителей», которые еще не были известны русскому книжнику. Заниматься этим в России Курбский не имел времени, «понеже беспрестанно обращахся и лета изнурях за повелением царевым»; но в Литве, на досуге, изучил латынь и принялся за перевод античных писателей. Благодаря усвоенной в общении с Максимом Греком широте взглядов он отнюдь не считал, подобно большинству своих современников, языческую мудрость бесовским мудрствованием; «естественная философия» Аристотеля была для него образцовым произведением мысли, «роду человеческому наипаче зело потребнейшим». К западной культуре он относился без присущего москвичу недоверия, более того - с почтением, ибо в Европе «человецы обретаются не токмо в грамматических и риторских, но и в диалектических и философических учениях искусные». Впрочем, преувеличивать образованность и литературные таланты Курбского не стоит: в науке он был последователем Аристотеля, а не Коперника, а в литературе остался полемистом, причем далеко не блестящим.

Возможно, обоюдная страсть к книжной учености в какой-то мере способствовала сближению Грозного и Курбского.

Основные моменты жизни князя Андрея до 1560 года таковы. В 1550 году он получил поместья под Москвой в числе тысячи «лучших дворян», то есть был облечен доверием Ивана. Под Казанью он доказал свое мужество, хотя назвать его героем взятия Казани было бы преувеличением: он не участвовал в самом штурме, а отличился при разгроме выбежавших из города татар. Летописцы и не упоминают его в числе воевод, чьими усилиями был взят город. Иван впоследствии издевался над заслугами, которые приписывал себе Курбский в казанском походе, и ехидно спрашивал: «Победы же пресветлые и одоление преславное, когда сотворил еси? Егда убо послахоти тебя в Казань (после взятия города. - С.Ц.) непослушных нам повинити (усмирить восставшее местное население. - С.Ц), ты же… неповинных к нам привел еси, измену на них возложа». Оценка царя, конечно, тоже далеко не беспристрастна. Полагаю, что роль Курбского в казанском походе состояла в том, что он просто честно выполнил свой воинский долг, подобно тысячам других воевод и ратников, не попавших на страницы летописи.

Во время болезни царя в 1553 году Курбского, скорее всего, не было в Москве: его имени нет ни в числе присягнувших бояр, ни в числе мятежников, хотя, возможно, это объясняется тогдашним незначительным положением Курбского (боярский чин он получил лишь три года спустя). Во всяком случае, сам он свое участие в заговоре отрицал, правда, не по причине преданности Ивану, а потому что считал Владимира Андреевича никудышным государем.

К царю Курбский, кажется, никогда не был особенно близок и не удостаивался его личной дружбы. Во всех его писаниях чувствуется неприязнь к Ивану, даже когда он говорит о «беспорочном» периоде его правления; в политическом отношении царь для него - необходимое зло, с которым можно мириться, пока он говорит с голоса «избранной рады»; в человеческом - это опасный зверь, терпимый в людском обществе только в наморднике и подлежащий ежедневной строжайшей дрессировке. Этот лишенный всякого сочувствия взгляд на Ивана сделал из Курбского пожизненного адвоката Сильвестра и Адашева. Все их поступки по отношению к Ивану были заранее им оправданы. Напомню об отношении Курбского к чудесам, будто бы явленным Сильвестром царю во время московского пожара 1547 года. В послании к царю он не допускает и тени сомнения в сверхъестественных способностях Сильвестра. «Ласкатели твои, - пишет князь, - клеветали на оного пресвитера, будто бы он тебя устрашал не истинными, но льстивыми (ложными. - С.Ц.) видениями». Но в «Истории о царе Московском», написанной для друзей, Курбский допускает известную меру откровенности: «Не знаю, правду ли он говорил о чудесах или выдумал, чтобы только напугать его и подействовать на его детский, неистовый нрав. Ведь и отцы наши иногда пугают детей мечтательными страхами, чтобы удержать их от зловредных игр с дурными товарищами… Так и он своим добрым обманом исцелил его душу от проказы и исправил развращенный ум». Прекрасный пример понятий Курбского о нравственности и меры честности его писаний! Недаром Пушкин называл его сочинение о царствовании Грозного - «озлобленной летописью».

При всем том ни из чего не видно, чтобы Курбский вступился за «святых мужей», которых он так почитал на словах, в то время, когда они подверглись опале и осуждению. Вероятно, Сильвестр и Адашев устраивали его как политические фигуры в той мере, в какой они шли на поводу у боярства, возвращая ему отобранные казной родовые вотчины. Первое серьезное столкновение с царем произошло у Курбского, по всей видимости, именно на почве вопроса о родовых вотчинах. Курбский поддерживал решение Стоглавого собора об отчуждении монастырских земель, и надо полагать, не последнюю роль здесь сыграло то, что имения Курбских были отданы Василием III монастырям. Но направленность царского Уложения 1560 года вызвала его негодование. Впоследствии Грозный писал Сигизмунду, что Курбский «начал зваться вотчичем ярославским, да изменным обычаем, со своими советниками, хотел в Ярославле государити». Видимо, Курбский добивался возвращения себе каких-то родовых вотчин под Ярославлем. Данное обвинение Грозного отнюдь не беспочвенно: в Литве Курбский именовал себя князем Ярославским, хотя в России никогда официально не носил этого титула. Понятие отечества для него, как видно, было бессмысленно, коль скоро не включало в себя родовой земельки.

В 1560 году Курбский был послан в Ливонию против нарушившего перемирие магистра Кетлера. По уверению князя, царь при этом сказал: «После бегства моих воевод я вынужден сам идти на Ливонию или тебя, любимого своего, послать, чтоб мое войско охрабрилось при помощи Божией», однако эти слова целиком лежат на совести Курбского. Грозный пишет, что Курбский соглашался выступить в поход не иначе как на правах «гетмана» (то есть главнокомандующего) и что князь вместе с Адашевым просили передать Ливонию под их руку. Царь увидел в этих притязаниях удельные замашки, и это сильно не понравилось ему.

Если участь безродного Адашева не вызвала у Курбского открытого протеста, то опалы своей братии бояр он встретил в штыки. «Почто, - пенял ему Грозный, - имея в синклите (боярской думе. - С.Ц.) пламень палящий, не погасил еси, но паче разжег еси? Где тебе подобало советом разума своего злодейственный совет исторгнута, ты же только больше плевелами наполнил еси!» Судя по всему, Курбский выступал против наказания бояр, пытавшихся убежать в Литву, ибо для него отъезд был законным правом независимого вотчинника, этаким боярским Юрьевым днем. Иван очень скоро дал почувствовать ему свое неудовольствие. В 1563 году Курбский вместе с другими воеводами возвратился из полоцкого похода. Но вместо отдыха и наград царь отправил его на воеводство в Юрьев (Дерпт), дав на сборы всего месяц.

После нескольких успешных стычек с войсками Сигизмунда осенью 1564 года Курбский потерпел серьезное поражение под Невелем. Подробности сражения известны в основном по литовским источникам. Русские вроде бы имели подавляющее численное превосходство: 40 ООО против 1500 человек (Иван обвиняет Курбского, что он не устоял с 15 ООО против 4000 неприятелей, и эти цифры, кажется, вернее, так как царь не упустил бы случай попрекнуть неудачливого воеводу большей разницей в силах). Узнав о силах неприятеля, литовцы ночью развели множество огней, чтобы скрыть свою малочисленность. Наутро они построились, прикрыв фланги речушками и ручьями, и стали ждать нападения. Вскоре показались московиты - «их было так много, что наши не могли окинуть их взором». Курбский вроде бы подивился смелости литовцев и пообещал одними нагайками загнать их в Москву, в плен. Сражение продолжалось до самого вечера. Литовцы устояли, перебив 7000 русских. Курбский был ранен и поостерегся возобновлять бой; на следующий день он отступил.

В апреле 1564 года истекал годовой срок службы Курбского в Ливонии. Но царь почему-то не спешил отозвать юрьевского воеводу в Москву, или тот сам не торопился ехать. Однажды ночью Курбский вошел в покои жены и спросил, чего она желает: видеть его мертвого перед собой или расстаться с ним живым навеки? Застигнутая врасплох женщина тем не менее, собрав душевные силы, отвечала, что жизнь мужа для нее дороже счастья. Курбский простился с ней и девятилетним сыном и вышел из дома. Верные слуги помогли ему «на своей вые» перебраться через городскую стену и достичь условленного места, где беглеца ожидали оседланные лошади. Уйдя от погони, Курбский благополучно пересек литовскую границу и остановился в городе Вольмаре. Все мосты были сожжены. Обратная дорога была закрыта для него навеки.

Позднее князь писал, что спешка вынудила его бросить семью, оставить в Юрьеве все имущество, даже доспехи и книги, которыми он весьма дорожил: «Всего лишен бых, и от земли Божия тобою (Иваном. - С.Ц.) туне отогнан бых». Однако гонимый страдалец лжет. Сегодня мы знаем, что его сопровождали двенадцать всадников, на три вьючные лошади была погружена дюжина сумок с добром и мешок золота, в котором лежало 300 злотых, 30 дукатов, 500 немецких талеров и 44 московских рубля - огромная сумма по тем временам. Для слуг и злата лошади нашлись, для жены и ребенка - нет. Курбский брал с собой только то, что могло ему понадобиться; семья для него была не более чем обузой. Зная это, оценим по достоинству патетическую сцену прощания!

Иван оценил поступок князя по-своему - кратко и выразительно: «Собацким изменным обычаем преступил крестное целование и ко врагам христианства соединился еси». Курбский категорически отрицал наличие в своих действиях измены: по его словам, он не бежал, а отъехал, то есть просто реализовал свое святое боярское право на выбор господина. Царь, пишет он, «затворил еси царство Русское, сиречь свободное естество человеческое, яко во адовой твердыне; и кто бы из земли твоей поехал… до чужих земель… ты называешь того изменником; а если изымают на пределе, и ты казнишь различными смертями». Не обошлось, конечно, и без ссылок на Божье имя: князь приводит слова Христа Своим ученикам: «аще гонют вы во граде, бегайте в другой», забывая, что здесь подразумеваются религиозные гонения и что Тот, на Кого он ссылается, заповедал покорность властям. Не лучше обстоит дело и с исторической апологией боярского права на отъезд. Действительно, в удельное время князья в договорных грамотах признавали отъезд законным правом боярина и обязались не держать нелюбья на отъездчиков. Но ведь последние переезжали из одного русского удельного княжества в другое, отъезды были внутренним процессом перераспределения служилых людей между русскими князьями. Ни о какой измене здесь не могло идти и речи. Однако с объединением Руси ситуация изменилась. Теперь отъехать можно было только в Литву или Орду, и московские государи с полным основанием стали вменять отъезды в измену. Да и сами бояре уже начали смутно прозревать истину, если безропотно соглашались нести наказание в случае поимки и давать «проклятые записи» о своей вине перед государем. Но дело даже не в этом. До Курбского не было случая, чтобы боярин, тем более главный воевода, оставлял действующую армию и переходил на иностранную службу во время военных действий. Как ни извивайся Курбский, это уже не отъезд, а государственная измена, предательство отечества. Оценим теперь по достоинству патриотизм певца «свободного естества человеческого»!

Разумеется, и сам Курбский не мог ограничиться одной ссылкой на право отъезда, он чувствовал необходимость оправдать свой шаг более вескими причинами. Для того чтобы сохранить свое достоинство, он, понятно, должен был предстать перед всем светом гонимым изгнанником, вынужденно спасающим за границей свою честь и саму жизнь от покушений тирана. И он поспешил объяснить свое бегство царскими преследованиями: «Коего зла и гонения от тебя не претерпех! И коих бед и напастей на меня не подвиг еси! И коих лжей и измен на мя не возвел по ряду, за множество их, не могу изрещи… Не испросих умиленными глаголы, не умолих тя многослезным рыданием, и воздал еси мне злыя за благия, и за возлюбление мое непримирительную ненависть». Однако все это слова, слова, слова… Курбскому не мешало бы «изрещи» хоть одно доказательство в подтверждение намерений Ивана погубить его. И в самом деле, назначение главным воеводой - весьма странный вид гонения, особенно если учесть, что только благодаря ему Курбский и смог оказаться в Литве. Тем не менее многие, начиная с Карамзина, поверили ему. Один Иван с самого начала не переставал обличать беглеца в корыстных намерениях: «Ты же тела ради душу погубил еси, и славы ради мимотекущия нелепотную славу приобрел еси»; «ради привременныя славы и сребролюбия, и сладости мира сего, все свое благочестие душевное с христианскою верою и законом попрал еси»; «како же убо и ты не с Иудой предателем равно причтеся. Я коже бо он на общего Владыку всех, богатства ради возбесился и на убиение предает: такоже убо и ты, с нами пребывая, и хлеб наш ядяше, и нам служити соглашаше, на нас злая в сердце собираше».

Время показало, что истина была на стороне Грозного.

Побег Курбского был глубоко обдуманным поступком. Собственно говоря, он ехал на воеводство в Юрьев, уже обдумывая планы бегства. Остановившись по пути в Псково-Печорском монастыре, он оставил братии обширное послание, в котором обвинял царя во всех бедствиях, постигших Московскую державу. В конце послания князь замечает: «Таковых ради нестерпимых мук овым (иным. - С.Ц.) без вести бегуном от отечества быти; овым любезныя дети своя, исчадия чрева своего, в вечные работы продаваеми; и овым своими руками смерти себе умышляти» (отметим здесь также оправдание тех, кто бросает своих детей, - семья была принесена Курбским в жертву с самого начала).

Позже Курбский сам разоблачил себя. Десятилетие спустя, отстаивая свои права на пожалованные ему в Литве имения, князь показывал королевскому суду два «закрытых листа» (секретные грамоты): один от литовского гетмана Радзивилла, другой от короля Сигизмунда. В этих письмах, или охранных грамотах, король и гетман приглашали Курбского оставить царскую службу и выехать в Литву. У Курбского имелись и другие письма Радзивилла и Сигизмунда, с обещанием выдать ему приличное содержание и не оставить королевской милостью. Итак, Курбский торговался и требовал гарантий! Разумеется, неоднократные ссылки с королем и гетманом требовали немалого времени, так что можно с полным правом утверждать, что переговоры начались в первые же месяцы по приезде Курбского в Юрьев. И более того, инициатива в них принадлежала Курбскому. В письме Сигизмунда раде великого княжества Литовского от 13 января 1564 года король благодарит Радзивилла за его старание в том, что касается воеводы московского князя Курбского. «Иное дело, - пишет король, - что из всего этого еще выйдет, и дай бог, чтобы из этого могло что-то доброе начаться, хотя ранее от украинных воевод подобные известия не доходили, в частности о таком начинании Курбского». Все это заставляет подозревать, что поражение Курбского под Невелем не было простой случайностью, переменой военного счастья. Курбский был не новичок в военном деле, до поражения под Невелем он умело громил войска ордена. Доселе ему постоянно сопутствовал военный успех, а тут поражение при почти четырехкратном превосходстве в силах! Но ведь осенью 1563 года Курбский, скорее всего, уже завязал переговоры с Радзивиллом (это явствует из письма Сигизмунда литовской раде, помеченного началом января). В таком случае мы имеем все основания смотреть на поражение под Невелем как на сознательную измену, имевшую целью подтвердить лояльность Курбского по отношению к королю.

Вопреки заявлениям Курбского об угрожавшей ему погибели, с полной очевидностью вырисовывается совсем другая картина. Он не ехал в Москву не потому, что опасался гонений от царя, а потому, что тянул время в ожидании более выгодных и определенных условий своего предательства: требовал, чтобы король вновь подтвердил свое обещание пожаловать ему имения, а польские сенаторы поклялись в нерушимости королевского слова; чтобы ему была выдана охранная грамота, в которой было бы прописано, что он едет в Литву не как беглец, а по королевскому вызову. И только «будучи обнадежен его королевской милостью, - как пишет Курбский в своем завещании, - получив королевскую охранную грамоту и положившись на присягу их милостей, панов сенаторов», он осуществил свой давний замысел. Это же подтверждают и жалованные грамоты Сигизмунда, в которых король пишет: «Князь Андрей Михайлович Курбский Ярославский, наслышавшись и достаточно осведомившись о милости нашей господарской, щедро оказываемой всем нашим подданным, приехал к нам на службу и в наше подданство, будучи вызван от нашего королевского имени».

Действиями Курбского руководила не мгновенная решимость человека, над которым занесен топор, а хорошо продуманный план. Если бы его жизни грозила действительная опасность, он согласился бы на первые предложения короля или скорее уехал бы без всяких приглашений; но по всему видно, что он обделал это дело не торопясь, даже слишком не торопясь. Курбский бежал не в неизвестность, а на твердо гарантированные ему королевские хлеба. Этот образованный человек, поклонник философии, так и не сумел уяснить для себя разницу между отечеством и вотчиной.

Земля обетованная встретила Курбского неласково; он сразу же познакомился со знаменитым (и желанным!) польским безнарядьем. Когда князь со своей свитой прибыл в пограничный замок Гельмет, чтобы взять проводников до Вольмара, тамошние «немцы» ограбили беглеца, отобрав у него заветный мешок с золотом, содрав с головы воеводы лисью шапку и уведя лошадей. Это происшествие стало провозвестником судьбы, которая ждала Курбского на чужбине.

На другой день после ограбления, находясь в самом мрачном расположении духа, Курбский сел за первое письмо царю.

Хорошо известна драматическая история о верном слуге Курбского Василии Шибанове, превращенная графом А.К. Толстым в замечательную стихотворную балладу о том, как Шибанов доставил послание своего господина царю и как Грозный, опершись на свой острый посох, которым пронзил ступню Шибанова, велел читать письмо… К сожалению, - или скорее здесь будет уместнее сказать, к счастью, - эта история не более чем романтический вымысел (кроме казни Шибанова, которую подтвердил лично Грозный, назидательно укоривший господина мужеством его холопа). Документы свидетельствуют о том, что Шибанов был арестован в Юрьеве после бегства Курбского. Возможно, он указал тайник, где находилось послание князя. Курбский, кажется, предпочитал именно такой способ передачи своих писем: послание к псково-печорским монахам, например, было положено им «под печью, страха ради смертного».

Послания Курбского и Грозного друг другу представляют, по существу, не что иное, как пророческие укоры и плачи, исповедь во взаимных обидах. И все это выдержано в апокалиптическом ключе, политические события, как и история личных отношений, толкуются посредством библейских образов и символов. Этот возвышенный тон переписке задал Курбский, который начал свое послание словами: «Царю, от Бога препрославленному, паче же во Православии пресветлу явившуся, ныне же грехов ради наших, сопротивным обретеся». Речь шла, таким образом, об искажении царем идеала Святой Руси. Отсюда понятна терминология Курбского: все, кто поддерживает царя-отступника, царя-еретика, - это «сатанинский полк»; все, кто противится ему, - «мученики», пролившие «святую кровь» за истинную веру. В конце послания князь прямо пишет о том, что в настоящее время советником царя является антихрист. Политическое обвинение, предъявляемое Курбским царю, сводится, собственно, к одному: «Почто, царю, сильных во Израиле (то есть истинных предводителей народа Божьего. - С.Ц.) побил еси и воевод, данных тебе от Бога, различным смертям предал еси?» - и, как легко заметить, оно имеет сильный религиозный оттенок. Бояре у Курбского - это какая-то избранная братия, на которой почиет благодать Божия. Князь пророчит царю возмездие, которое опять же является Божьей карой: «Не мни, царю, не помышляй нас суемудренными мыслями, аки уже погибших, избиенных от тебя неповинно, и заточенных и прогнанных без правды; не радуйся о сем, аки одолением тощим хваляся… прогнанные от тебя без правды от земли к Богу вопием день и нощь на тя!»

Библейские сравнения Курбского отнюдь не были литературными метафорами, они представляли страшную угрозу для Ивана. Чтобы вполне оценить радикализм обвинений, брошенных Курбским царю, следует помнить, что в то время признание государя нечестивцем и слугой антихриста автоматически освобождало подданных от присяги на верность, а борьба с такой властью вменялась в священную обязанность каждому христианину.

И действительно, Грозный, получив это послание, переполошился. Он ответил обвинителю письмом, которое занимает две трети (!) общего объема переписки. Он призвал на помощь всю свою ученость. Кого и чего только нет на этих нескончаемых страницах! Выписки из Святого Писания и отцов Церкви приводятся строками и целыми главами; имена Моисея, Давида, Исайи, Василия Великого, Григория Назианзина, Иоанна Златоуста, Иисуса Навина, Гедеона, Авимелеха, Иевфая соседствуют с именами Зевса, Аполлона, Анте нора, Энея; бессвязные эпизоды из еврейской, римской, византийской истории перемежаются с событиями из истории западноевропейских народов - вандалов, готов, французов, и в эту историческую мешанину порой вкрапляется известие, почерпнутое из русских летописей… Калейдоскопическая смена картин, хаотическое нагромождение цитат и примеров выдает крайнее возбуждение автора; Курбский имел полное право назвать это письмо «широковещательным и многошумящим посланием».

Но этот, по выражению Ключевского, пенистый поток текстов, размышлений, воспоминаний, лирических отступлений, этот набор всякой всячины, эта ученая каша, сдобренная богословскими и политическими афоризмами, а порой и подсоленная тонкой иронией и жестким сарказмом, являются таковыми лишь на первый взгляд. Свою основную мысль Грозный проводит неуклонно и последовательно. Она проста и вместе с тем всеобъемлюща: самодержавие и Православие едины; кто нападает на первое, тот враг второго. «Письмо твое принято и прочитано внимательно, - пишет царь. - Яд аспида у тебя под языком, и письмо твое наполнено медом слов, но в нем горечь полыни. Так ли привык ты, христианин, служить христианскому государю? Ты пишешь вначале, чтобы разумевал тот, кто обретается противным Православию и совесть прокаженную имеет. Подобно бесам, от юности моей вы поколебали благочестие и Богом данную мне державную власть себе похитили». Это похищение власти, по мысли Ивана, и есть грехопадение боярства, покушение на божественный порядок вселенского устройства. «Ведь ты, - продолжает царь, - в своей бесосоставной грамоте твердишь все одно и то же, переворачивая разными словесы, и так, и этак, любезную тебе мысль, чтобы рабам, помимо господ, обладать властью… Это ли совесть прокаженная, чтобы царство свое в своей руке держать, а рабам своим не давать властвовать? Это ли противно разуму - не хотеть быть обладаему своими рабами? Это ли Православие пресветлое быть под властью рабов?» Политическая и жизненная философия Грозного выражена почти с обезоруживающей прямотой и простотой. Сильные во Израиле, мудрые советники - все это от беса; вселенная Грозного знает одного владыку - его самого, все остальные - это рабы, и никто больше, кроме рабов. Рабы, как и положено, строптивы и лукавы, почему самодержавие и немыслимо без религиозно-нравственного содержания, только оно является подлинным и единственным столпом Православия. В конце концов, усилия царской власти направлены на спасение подвластных ей душ: «Тщусь со усердием людей на истину и на свет направить, да познают единого истинного Бога, в Троице славимого, и от Бога данного им государя, а от междоусобных браней и строптивого жития да отстанут, коими царство разрушается; ибо если царю не повинуются подвластные, то никогда междоусобные брани не прекратятся». Царь выше священника, ибо священство - это дух, а царство - дух и плоть, сама жизнь в ее полноте. Судить царя - значит осуждать жизнь, чьи законы и порядок предустановлены свыше. Упрек царю в пролитии крови равнозначен покушению на его обязанность хранить Божественный закон, высшую правду. Усомниться в справедливости царя уже означает впасть в ересь, «подобно псу лая и яд ехидны отрыгаю», ибо «царь - гроза не для добрых, а для злых дел; хочешь не бояться власти - делай добро, а делаешь зло - бойся, ибо царь не зря носит меч, а для кары злых и ободрения добрых». Такое понимание задач царской власти не чуждо величия, но внутренне противоречиво, так как предполагает служебные обязанности государя перед обществом; Иван же хочет быть господином, и только господином: «Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же». Заявленная цель абсолютной справедливости вступает в борьбу с желанием абсолютной свободы, и в результате абсолютная власть оборачивается абсолютным произволом. Человек в Иване все же торжествует над государем, воля - над разумом, страсть - над мыслью.

Политическая философия Ивана имеет в своей основе глубокое историческое чувство. История для него - всегда священная история, ход исторического развития обнаруживает предвечный Промысл, разворачивающийся во времени и пространстве. Самодержавие для Ивана не только божественное предустановление, но и исконный факт мировой и русской истории: «Самодержавства нашего начало от святого Владимира; мы родились и выросли на царстве, своим обладаем, а не чужое похитили; русские самодержцы изначала сами владеют своими царствами, а не бояре и вельможи». Шляхетская республика, столь любезная сердцу Курбского, есть не только безумие, но и ересь, иноземцы являются как религиозными, так и политическими еретиками, покушающимися на установленный свыше государственный порядок: «Безбожные языцы (западноевропейские государи. - С.Ц.)… те все царствами своими не владеют: как им повелят работные их, так и владеют». Вселенский царь Православия свят не столько потому, что благочестив, но главным образом потому, что он царь.

Открыв свою душу, исповедавшись и выплакавшись друг перед другом, Грозный и Курбский тем не менее едва ли поняли друг друга. Князь спросил: «За что ты бьешь верных слуг своих?» Царь ответил: «Самодержавие свое получил я от Бога и от родителей». Но нельзя не признать, что в отстаивании своих убеждений Грозный проявил гораздо больше и полемического блеска, и политической дальновидности: его державная длань лежала на пульсе времени. Они расстались каждый при своих убеждениях. На прощание Курбский пообещал Ивану, что явит ему свое лицо только на Страшном суде. Царь насмешливо откликнулся: «Кто и желает такового ефиопского лица видети?» Тема для разговора, в общем, была исчерпана.

Выявить свою правоту оба предоставили истории, то есть зримому и бесспорному проявлению Промысла. Следующее послание к Курбскому царь отправил в 1577 году из Вольмара - города, из которого речистый изменник некогда бросил ему полемическую перчатку. Кампания 1577 года была одна из самых успешных в ходе Ливонской войны, и Грозный сравнил себя с многострадальным Иовом, которого Бог наконец простил. Пребывание в Вольмаре стало одним из знаков божественной благодати, пролившейся на голову грешника. Курбский, видимо потрясенный столь очевидно проявившимся Божиим благоволением к тирану, нашелся что ответить лишь после поражения русской армии под Кесью осенью 1578 года: в своем письме князь заимствовал тезис Ивана, что Бог помогает праведным. В этом благочестивом убеждении он и скончался.

На чужбине

О человеке нельзя судить ни по тому, что он говорит, ни по тому, что он пишет. Однако мы высказываемся еще и своей жизнью, криптограмма нашей судьбы сложна, но правдива. К Курбскому это относится в полной мере. Его жизнь в Литве - исчерпывающий комментарий к его писаниям.

Ограбленный беглец скоро стал одним из богатейших польских магнатов. Сигизмунд сдержал слово и пожаловал ему на вечные времена Ковельское имение, которое одно могло навсегда обеспечить благосостояние Курбского: имение состояло из Ковеля, двух местечек и 28 сел, оно вело торговлю с вольными городами Данцигом и Эльбингом и имело собственные железные рудники; во время войны ковельцы были способны снарядить более трех тысяч всадников и пехотинцев с десятком орудий. А кроме Ковельского имения, было еще и староство Кревское в Виленском воеводстве; да к этим прибыльным поместьям Курбский прибавил богатую жену (его русская супруга, кажется, была казнена: смертные приговоры родственникам были в обычае). Новой избранницей Курбского стала сорокалетняя княгиня Мария Юрьевна, урожденная Голшанская. Она уже побывала замужем за двумя мужьями, от которых имела детей, и пережила обоих. После смерти второго мужа, пана Козинского, Мария Юрьевна сделалась владелицей обширных имений. Вместе с богатством она принесла Курбскому родство и знакомство с могущественными литовскими родами - Сангушками, Збаражскими, Монтолтами, Сапега-ми, - что было чрезвычайно важно для него как для иностранца.

Приобретение Курбским поместий в Литве было оплачено разорением русских земель. В частности, Кревское староство он получил в обход литовских законов, согласно которым король не мог раздавать имений в Литовском княжестве, - оно отошло к нему «по весьма важным государственным причинам»: Курбский давал Сигизмунду советы, как воевать московского царя, и в качестве одного из способов предлагал подкупить хана для нападения на Московское государство. Зимой 1565 года он и сам с двумястами всадниками принял участие в походе на Полоцк и Великие Луки. Курбский обагрял свой меч в русской крови не хуже поляков. Королевская грамота засвидетельствовала, что, «находясь на службе нашей господарской, князь Курбский был посылаем вместе с рыцарством нашим воевать земли неприятеля нашего московского, где служил нам, господарю, и республике доблестно, верно и мужественно». Надо заметить, что подвиги польского войска в этом неудачном для него семнадцатидневном походе состояли главным образом в опустошении сел и разграблении церквей.

Нельзя сказать, чтобы Курбский не чувствовал своего позора; напротив, он пытался доказать свою непричастность к грабежам и кощунствам: «Принужден был от короля Сигизмунда Августа луцкие волости воевать, - пишет он, - и там зело стерегли есмы с Корецким князем, чтобы неверные церквей Божиих не жгли и не разоряли; и воистину не возмогох, множества ради воинства, устеречь, понеже пятнадцать тысяч тогда было войска, между ними немало было варваров измаильтянских (татар. - С.Ц.) и других еретиков, обновителей древних ересей (видимо, социниан, придерживавшихся арианства. - С.Ц.), врагов креста Христова, - и без нашего ведома, по исхождению нашему, закрадешеся нечестивые, сожгли едину церковь и с монастырем». Сильвестро-адашевская выучка жонглирования святыней ради своих интересов привела защитника Православия к следующему скандальному пассажу: чтобы оправдать себя, Курбский привел в пример царя Давида, который, будучи принужден оставить отечество Саулу, воевал землю израильскую, да еще в союзе с царем поганским, а он, Курбский, воюет Россию все-таки в союзе с царем христианским.

Несколько месяцев спустя Курбский с отрядом литовцев загнал в болото и разгромил русский отряд. Победа так вскружила ему голову, что он просил у Сигизмунда дать под его начало 30-тысячную армию, с которой обещал взять Москву. Если у короля остаются подозрения на его счет, заявлял Курбский, то пускай в этом походе его прикуют к телеге и пристрелят, коли заметят с его стороны малейшие признаки сочувствия к московитам.

Между тем над новоиспеченным вотчинником стали сгущаться тучи. По настоянию сената король объявил, что Ковельское имение пожаловано Курбскому не как вотчина, а как ленное владение, и, следовательно, он не имеет права распоряжаться им по своему усмотрению и завещать его своим потомкам; фактически Курбскому предлагали удовольствоваться ролью государственного старосты. Князя Ярославского, потомка Владимира Мономаха, опять ставили вровень с другими подданными!

Но тут Сигизмунд, надеявшийся приобрести в Курбском деятельного и ревностного помощника в борьбе с Москвой, смог убедиться, что приобрел себе подданного в высшей степени строптивого, непокорного и, в общем, неблагодарного. Решение сената было вполне правомерным, ибо по литовским законам король и в самом деле не имел права дарить Ковельское имение, на которое распространялось магдебургское право (то есть Ковель жил по законам городского самоуправления), в вотчинное владение. Но Курбский не подчинялся и Грозному - что для него был Сигизмунд! Он самовольно присвоил себе титул князя Ковельского и начал пользоваться Ковелем как своей собственностью, раздавая села и земли своим людям без королевского разрешения. Курбский был беспокойным соседом. Мстя за обиду, часто мелочную, он с толпой слуг врывался во владения недруга, жег, грабил и убивал. Если кто-нибудь требовал удовлетворения за обиду, он отвечал угрозами. Магдебургское право предусматривало существование в Ковеле собственного городского суда, но князь Ковельский знал один суд - личный, княжеский. По его распоряжению несколько ковельских евреев, которых Курбский посчитал виновными в неуплате долга истцу, были посажены в помойную яму, кишевшую пиявками. Королевские посланники, осведомившиеся, по какому праву Курбский сделал это, услышали в ответ: «Разве пану не вольно наказывать своих подданных не только тюрьмой, но даже и смертью? А королю и никому другому нет до того никакого дела». Вот какой свободы Курбский искал и не нашел в России - свободы местного царька, чья прихоть закон. Будет ли кто-нибудь после этого сомневаться в причинах, по которым он не мог ужиться с Грозным? И долго ли еще отъявленный феодал, ущемленный царем в его вотчинных похотях, будет ходить в защитниках свободы и обличителях тирании?

Но вскоре Курбский и сам стал жертвой польского безнарядья. Припекла его не бессильная королевская власть, а собственная жена. Причиной семейных ссор была, надо полагать, разница во взглядах Курбского и Марии Юрьевны на семейную жизнь. Курбский, воспитанный на традициях «Домостроя», признавал себя единственным распорядителем в доме; в соответствии с этим компендиумом домашней этики воспитание, занятия, радости, печали и удовольствия других членов семьи всецело обуславливались нравом отца и мужа: семья трепетала от каждого его взгляда и безмолвно покорялась любому его желанию.

Не то было в Литве, где женщины обладали большей свободой. Закон охранял их гражданские и экономические права - на свободный выбор мужа, на развод, на получение трети недвижимого имущества после смерти мужа и так далее, а общество терпимо относилось к адюльтеру. Княгиня Мария Юрьевна привыкла пользоваться своим независимым положением в меру своей нравственной испорченности. Ее семья вообще не отличалась родственной привязанностью: мужчины грабили владения друг друга, а двоюродная сестра княгини, обокрав мужа, убежала от него с любовником; впоследствии она поднесла супругу отраву… Что касается самой Марии Юрьевны, то в ее натуре религиозное ханжество сочеталось с потребностью в самом отчаянном разгуле. Совершив какое-нибудь - моральное или уголовное - преступление, она со спокойной совестью шла в церковь благодарить Бога за помощь. Как набожная женщина, она постоянно имела при себе Евангелие в позолоченной оправе и кипарисовый ковчежец с образами в золотых и серебряных окладах и мощами, приобретенными не то что в Киеве, а в самом Иерусалиме, у тамошнего патриарха, за «большую цену». Преклоняясь внешне перед святынями, она нагло ругалась над святостью брака, открыто развратничала с любовниками, верила в колдовство и чародейство, приближала к себе священников, чтобы иметь в них домашних шпионов…

И такая вот женщина досталась в жены суровому москвитянину… Мария Юрьевна очень скоро раскаялась в своем замужестве. Чтобы освободиться от материальной зависимости от Курбского, она попыталась выкрасть из кладовой документы на право владения некоторыми имениями. Курбский подверг ее за это домашнему аресту. Во время обыска в ее покоях он обнаружил мешок с волосами и снадобьями, предназначенными для колдовства, и, кроме того, отравное зелье… Сыновья Марии Юрьевны от первого брака разъезжали с толпой своих слуг по владениям Курбского, подстерегая его, чтобы убить. Они же подали в королевский суд иск на отчима, обвинив его в том, что он уморил их мать. Следователи, однако, обнаружили Марию Юрьевну в Ковельском замке в полном здравии. После множества мытарств, взаимных оскорблений и унижений супруги в 1578 году развелись. Но когда слуги Курбского привезли Марию Юрьевну в дом ее родственника, князя Збаражского, последний вместе с минским воеводой Николаем Сапегой, выступавшим посредником при разводе, приказал переломать кучеру руки и ноги, а экипаж и лошадей отвести в свою конюшню. Сама Мария Юрьевна тотчас затеяла процесс против Курбского, предъявив ему имущественные претензии.

Семейные несчастья и хозяйственные неурядицы навели Курбского на следующие невеселые размышления о своих новых соотечественниках: «Воистину смеха достойно, что королевская высота и величество (Сигизмунд Август. - С.Ц.) не к тому обращалось умом (чтобы следить за военными действиями русских. - С.Ц.), но паче в различные плясания и в преиспещренные машкары (маскарады)… Княжата так боязливы и раздрочены (утомлены. - С.Ц.) от жен своих, что, услышав о нахождении варваров… вооружившись в сбруи, сядут за столом, за кубками, да бают фабулы с пьяными бабами своими… все целые ночи истребляют над картами сидяще и над прочими бесовскими бреднями… Егда же возлягут на одрах своих между толстыми перинами, тогда, едва по полудню проспавшись, со связанными головами с похмелья, едва живы встанут, на прочие дни паки гнусны и ленивы многолетнего ради обыкновения».

Все это, в совокупности с безотрадными вестями с родины о гибели жены, сына и «единоколенных княжат ярославских», отравляло жизнь и портило характер. Но, к чести Курбского, он искал забвения не в вине, а в «книжных делах и разумах высочайших мужей». Чтобы «не потребиться вконец грустию меж людьми тяжкими и зело негостеприимными», он занялся науками - изучил латынь, переводил Цицерона, Аристотеля, силился привнести в славянский язык латинские знаки препинания. Вскоре его научная деятельность стала более целенаправленной. Середина XVI века для всей Европы была временем напряженной религиозной борьбы и богословских споров. Это возбуждение и беспокойство остро чувствовалось и в православной среде, особенно в Литве. Речь Посполитую наводнили тогда кальвинистские и лютеранские проповедники и миссионеры, сектанты и религиозные вольнодумцы. Католическая церковь бросила на борьбу с ними свою мобильную гвардию - орден иезуитов. От обороны отцы-иезуиты быстро перешли к наступлению, и к концу века Польша вновь стала вполне католической страной. Но, подавив протестантство и ереси, иезуиты принялись за православную Литву, где преобладало русское население. Православная Церковь не была готова к воинственной встрече с Западом. Современники с горечью говорили о «великом грубиянстве и недбалости», то есть необразованности, местного клира, и XVI век закончился почти повсеместным отступничеством иерархов, отпадением в унию… Основная тяжесть борьбы с католической пропагандой легла на плечи отдельных священников и мирян, среди которых был и князь Курбский.

Он зарекомендовал себя ярым противником унии, писал послания к православным общинам, убеждая крепко держаться веры отцов своих, не вступать в споры с более учеными иезуитами, не ходить на их беседы и по мере сил разоблачать их хитрости и заблуждения. Прямой полемики с иезуитами Курбский не вел, ревнуя прежде всего об общем укреплении православного сознания. Здесь и пригодилось его влечение к переводческой деятельности. Чтобы помочь православным братьям вернуться к первоистокам христианского вероучения, он начал переводить святоотеческие творения, напоминая, что «древние учителя наши в обоих научены и искусны, сиречь во внешних учениях философских и в священных писаниях». У него были большие переводческие планы: он собирался перевести великих отцов IV века. В помощь себе он собрал целый кружок переводчиков, но сделать успел сравнительно немного - перевел некоторые сочинения Златоуста, Дамаскина, Евсевия. Важнее была сама его попытка противопоставить православный идеал «польской барбарии».

Из книги 100 великих аристократов автора Лубченков Юрий Николаевич

АНДРЕЙ МИХАЙЛОВИЧ КУРБСКИЙ (1528-1583) Князь, политический и военный деятель. Внук Владимира Мономаха князь Ростислав Михайлович Смоленский был родоначальником князей Вяземских и Смоленских. Князья Смоленские были разделены на несколько ветвей, одной из которых стала

Из книги Завоевание Америки Ермаком-Кортесом и мятеж Реформации глазами «древних» греков автора

11. «Античный» изменник Демарат при дворе Ксеркса - это князь Андрей Курбский, изменивший Грозному 11.1. Наш прогноз о необходимости появления Князя Курбского в «античном» жизнеописании Ксеркса = Грозного В истории сражения у Фермопил = Феллина есть любопытный факт, о

Из книги 50 знаменитых загадок Средневековья автора Згурская Мария Павловна

Андрей Курбский - изменник или диссидент? В России все тайно, но ничто не секретно. Народная мудрость Можно сказать, что само понятие тайны как таковой родилось вместе с человечеством. Но настоящие тайны появились лишь тогда, когда на заре государства все стали

автора Носовский Глеб Владимирович

14. Взятие Казани и взятие «античной» Артаксаты Римлянин Корбулон - это князь Курбский Одним из наиболее выдающихся деяний Грозного считается взятие Казани в 1552 году. Мы подробно говорили об этом в книгах «Библейская Русь» и «Завоевание Америки Ермаком-Кортесом и мятеж

Из книги Раскол Империи: от Грозного-Нерона до Михаила Романова-Домициана. [Знаменитые «античные» труды Светония, Тацита и Флавия, оказывается, описывают Велик автора Носовский Глеб Владимирович

7. «Античный» Корбулон - это князь Андрей Курбский Переписка с Клавдием-Грозным Выше, анализируя жизнеописание Нерона, мы обнаружили, что князь Андрей Курбский отразился в «античности» также как выдающийся римский полководец Корбулон. Интересно, что тот же Корбулон

Из книги Фавориты правителей России автора Матюхина Юлия Алексеевна

Андрей Курбский (1528 – 1583) Фаворит государя Ивана IV и будущий оппозиционер и беглец князь Андрей Курбский родился в октябре 1528 г. и был сыном выходцев из Литвы. Подобно многим просвещенным боярским детям он получил хорошее для того времени образование: знал грамоту и

Из книги Книга 1. Библейская Русь. [Великая Империя XIV-XVII веков на страницах Библии. Русь-Орда и Османия-Атамания - два крыла единой Империи. Библейский пох автора Носовский Глеб Владимирович

11. Библейский изменник Ахиор - это князь Андрей Курбский 11.1. Библейская история Ахиора при осаде Ветилуи В то время, когда Олоферн собирается в поход на Запад, ему старается помешать один из военачальников царя Навуходоносора - АХИОР, «предводитель всех сынов Аммона»

автора Носовский Глеб Владимирович

Глава 1 Дон Кихот – это Иван Грозный; Санчо Панса – это его соправитель Симеон Бекбулатович; Дульсинея Тобосская – это Софья Палеолог, жена Грозного; астурийка Мариторнес – это Елена Волошанка, она же библейская Есфирь; бакалавр Самсон Карраско – это князь Андрей

Из книги Дон Кихот или Иван Грозный автора Носовский Глеб Владимирович

19. Князь Андрей Курбский, сначала друг, а потом оппонент Грозного, описан Сервантесом как бакалавр Самсон Карраско 19.1. Что известно о князе Курбском Начнем с того, что напомним историю предательства князя Курбского. Андрей Курбский – один из ближайших соратников Ивана

Из книги Алфавитно-справочный перечень государей русских и замечательнейших особ их крови автора Хмыров Михаил Дмитриевич

193. ЮРИЙ III (ГЕОРГИЙ) ДАНИЛОВИЧ, князь московский, потом великий князь владимирский сын св. Даниила Александровича, князя московского, от брака с неизвестною.Родился в Москве в 1281 г.; по смерти отца провозглашен жителями Переславля-Залесского князем их и присутствовал тут

Из книги Святые заступники Руси. Александр Невский, Довмонт Псковский, Дмитрий Донской, Владимир Серпуховской автора Копылов Н. А.

Князь Дмитрий Иванович и князь Михаил Александрович в борьбе за великокняжеский ярлык Каменный кремль очень пригодился москвичам. 17-летний Дмитрий стал проявлять себя как решительный и самостоятельный князь. Сначала, как мы видели, он сумел не только отстоять свои права

Из книги Хрестоматия по истории СССР. Том1. автора Автор неизвестен

104. КНЯЗЬ А. М. КУРБСКИЙ. ВЗЯТИЕ КАЗАНИ Князь Андрей Курбский, изменив царю Ивану IV, написал в Литве сочинение, направленное против грозного царя и выражающее интересы боярства; в нем он описывает деяния Ивана Грозного и его жестокости по отношению к боярам. «История о

Из книги Российская история в лицах автора Фортунатов Владимир Валентинович

3.4.1. Первый российский диссидент князь Андрей Курбский Первым в истории России политическим эмигрантом и диссидентом (инакомыслящим) стал князь, воевода, писатель и переводчик Андрей Михайлович Курбский (1528-1583). Именно он назвал «правительство» (под руководством А. Ф.

Из книги История политических и правовых учений: Учебник для вузов автора Коллектив авторов

Участие в Казанских походах

Участие в Ливонской войне

Переход к Сигизмунду

Жизнь в Речи Посполитой

Оценка исторической личности

Литературное творчество

(1528-1583) - князь, известный политический деятель и писатель. Происходил из смоленско-ярославской линии Рюриковичей, той её части, что владела селом Курба. В Великом Княжестве Литовском он был записан в документах под фамилией Крупский (Krupski). Он и его потомки использовали герб Леварт.

Род Курбских

Род Курбских выделился из ветви ярославских князей в XV веке. Согласно родовой легенде, род получил фамилию от села Курба. Род Курбских проявлялся в основном на воеводской службе: члены рода покоряли племена хантов и манси на Северном Урале, Курбские гибли и под Казанью, и на войне с Крымским Ханством. Род Курбских присутствовал и на административных должностях, но на данном поприще род не добился больших успехов, хотя Курбские были наместниками и в Устюге Великом, и в Пскове, и в Стародубе, и в Торопце. Скорее всего, боярство имел Михаил Михайлович Курбский, отец Андрея Курбского. Возможно, боярский чин имел и Семен Федорович Курбский.

Такое карьерное положение, безусловно, не соответствовало самому имени ярославского князя. Причин такого положения могло быть несколько. Во-первых, князья Курбские часто поддерживали оппозицию правящему режиму. Внук Семена Ивановича Курбского был женат на дочери опального князя Андрея Угличского. Курбские поддерживали в борьбе за престол не Василия III, а Дмитрия-внука, чем заслужили еще большую нелюбовь московских правителей.

Участие в Казанских походах

На 21-м году он участвовал в 1-м походе под Казань; потом был воеводой в Пронске. В 1552 г. он разбил татар у Тулы, причём был ранен, но через восемь дней был уже снова на коне. Во время осады Казани Курбский командовал правой рукой всей армии и вместе с младшим братом проявил выдающуюся храбрость. Через два года он разбил восставших татар и черемисов, за что был назначен боярином.

В это время Курбский был одним из самых близких к царю Ивану Грозному людей, ещё более сблизился он с партией Сильвестра и Адашева.

Участие в Ливонской войне

Когда начались неудачи в Ливонии, царь поставил во главе ливонского войска Курбского, который вскоре одержал над рыцарями и поляками ряд побед, после чего был воеводой в Юрьеве. Но в это время уже начались преследования и казни сторонников Сильвестра и Адашева и побеги опальных или угрожаемых царской опалой в Литву. Хотя за Курбским никакой вины, кроме сочувствия павшим правителям, не было, он имел полное основание думать, что и его не минует жестокая опала. Тем временем король Сигизмунд-Август и вельможи польские писали Курбскому, уговаривая его перейти на их сторону и обещая ласковый прием.

Переход к Сигизмунду

Битва под Невелем (1562 г.), неудачная для русских, не могла доставить царю предлога для опалы, судя по тому, что и после неё Курбский воеводствует в Юрьеве; да и царь, упрекая его за неудачу, не думает приписывать её измене. Не мог Курбский опасаться ответственности за безуспешную попытку овладеть городом Гельметом: если б это дело имело большую важность, царь поставил бы его в вину Курбскому в письме своём. Тем не менее Курбский был уверен в близости несчастья и, после напрасных молений и бесплодного ходатайства архиерейских чинов, решил эмигрировать «от земли Божия», подвергая опасности свою семью. Это произошло в 1563 г. (по другим известиям - в 1564 г.).

На службу к Сигизмунду он явился не один, а с целой толпой приверженцев и слуг, и был пожалован несколькими имениями (в том числе и городом Ковелем). Курбский управлял ими через своих урядников из москвитов. Уже в сентябре 1564 года он воюет против Москвы. Поскольку он прекрасно знал систему обороны западных рубежей, при его участии польские войска неоднократно устраивали засады на русские отряды либо, обойдя заставы, безнаказанно грабили земли, угоняя множество людей в рабство.

В эмиграции тяжелая участь постигла близких к нему людей. Курбский впоследствии пишет, что царь «матерь ми и жену и отрочка единого сына моего, в заточение затворенных, троскою поморил; братию мою, единоколенных княжат Ярославских, различными смертьми поморил, имения мои и их разграбил» . В оправдание своей ярости Иван Грозный только смог голословно обвинить в измене ему и нарушения "крестного целования" (не поцеловал крест); два другие его обвинения, будто Курбский «хотел на Ярославле государести» и будто он отнял у него жену Анастасию, выдуманы царем, очевидно, лишь для оправдания своей злобы в глазах польско-литовских вельмож: личной ненависти к царице он не мог питать, а помышлять о выделении Ярославля в особое княжество мог только безумный.

Жизнь в Речи Посполитой

Курбский жил недалеко от Ковеля, в местечке Миляновичи (нынешняя территория Украины).

Судя по многочисленным процессам, акты которых сохранились до настоящего времени, он быстро ассимилировался с польско-литовскими магнатами и «между буйными оказался во всяком случае не самым смиренным»: воевал с панами, захватывал силой имения, посланцев королевских бранил «непристойными московскими словами» и прочее.

В 1571 г. Курбский женился на богатой вдове Козинской (Kozinski), урождённой княжне Гольшанской, но скоро развелся с ней, женившись в 1579 г. на небогатой девушке Семашко, и с ней был по-видимому счастлив, так как имел от неё дочь Марину (1580 г.р.) и сына Димитрия.

В 1583 году Курбский скончался.

Димитрий Курбский впоследствии получил часть отобранного и перешёл в католичество.

Оценка исторической личности

На камне мшистом в час ночной,
Из милой родины изгнанник,
Сидел князь Курбский, вождь младой,
В Литве враждебной грустный странник,
Позор и слава русских стран,
В совете мудрый, страшный в брани,
Надежда скорбных россиян,
Гроза ливонцев, бич Казани...

К. Ф. Рылеев, 1821 (отрывок)

Мнения о Курбском, как политическом деятеле и человеке, не только различны, но и диаметрально противоположны. Одни видят в нём узкого консерватора, человека крайне ограниченного, но самомнительного, сторонника боярской крамолы и противника единодержавия. Измену его объясняют расчетом на житейские выгоды, а его поведение в Литве считают проявлением разнузданного самовластия и грубейшего эгоизма; заподозривается даже искренность и целесообразность его трудов на поддержание православия.

По убеждению других, Курбский - личность умная и образованная, честный и искренний человек, всегда стоявший на стороне добра и правды. Его называют первым русским диссидентом.

Известный польский историк и геральдист XVII века Симон Окольский писал, что Курбский «был поистине великим человеком: во-первых, великим по своему происхождению, ибо был в свойстве с московским князем Иоанном; во-вторых, великим по должности, так как был высшим военачальником в Московии; в-третьих, великим по доблести, потому что одержал такое множество побед; в-четвертых, великим по своей счастливой судьбе: ведь его, изгнанника и беглеца, с такими почестями принял король Август. Он обладал и великим умом, ибо за короткое время, будучи уже в преклонных годах, выучил в королевстве латинский язык, с которым дотоле был незнаком».

Политические идеи Андрея Курбского

• Ослабление христианской веры и распространение ереси опасно прежде всего тем, что порождает у людей безжалостность и равнодушие к своему народу и отечеству.
• Подобно Ивану Грозному, Андрей Курбский трактовал верховную государственную власть как дар Бога, кроме того он называл Россию «Святорусской империей».
• Носители власти не исполняют в действительности предназначенного для них Богом. Вместо того, чтобы вершить праведный суд, они творят произвол. В частности Иван IV не вершит праведный суд и не защищает подданных.
• Церковь должна являться препятствием разгулу беззакония и кровавого произвола властителей. К этому высокому предназначению поднимает церковь дух христианских мучеников, принявших смерть в борьбе против преступных и неправедных властителей.
• Царская власть должна осуществляться при содействии советников. Причем это должен быть постоянно действующий совещательный орган при царе. Образец такого органа князь видел в Избранной раде - коллегии советников, действовавшей при Иване IV в 50-х годах XVI в.

Литературное творчество

Из сочинений К. в настоящее время известны следующие:

1. «История кн. великого Московского о делех, яже слышахом у достоверных мужей и яже видехом очима нашима».
2. «Четыре письма к Грозному»,
3. «Письма» к разным лицам; из них 16 вошли в 3-е изд. «Сказаний кн. К.» Н. Устрялова (СПб. 1868), одно письмо издано Сахаровым в «Москвитянине» (1843, № 9) и три письма - в «Православном Собеседнике» (1863 г. кн. V-VIII).
4. «Предисловие к Новому Маргариту»; изд. в первый раз Н. Иванишевым в сборнике актов: «Жизнь кн. К. в Литве и на Волыни» (Киев 1849), перепечатано Устряловым в «Сказ.».
5. "Предисловие к книге Дамаскина «Небеса» изд. кн. Оболенским в «Библиографич. Записках» 1858 г. № 12).
6. «Примечания (на полях) к переводам из Златоуста и Дамаскина» (напечатаны проф. А. Архангельским в «Приложениях» к «Очеркам ист. зап.-русск. лит.», в «Чтениях Общ. и Ист. и Древн.» 1888 г. № 1).
7. «История Флорентийского собора», компиляция; напеч. в «Сказ.» стр. 261-8; о ней см. 2 статьи С. П. Шевырева - «Журнал Министерства народного просвещения», 1841 г. кн. I, и «Москвитянин» 1841 г. т. III.

Кроме избранных сочинений Златоуста («Маргарит Новый»; см. о нём «Славяно-русские рукоп.» Ундольского, М., 1870), Курбский перевёл диалог патр. Геннадия, Богословие, Диалектику и др. сочинения Дамаскина (см. статью А. Архангельского в «Журнал Министерства народного просвещения» 1888, № 8), некоторые из сочинений Дионисия Ареопагита, Григория Богослова, Василия Великого, отрывки из Евсевия и проч.

Андрей Михайлович Курбский – князь и неоднозначная политическая фигура, писатель, живший в 1528-1583 гг. Сложно составить однозначное мнение о Курбском А.М. как о человеке, ведь в различных исторических изданиях его называют и самолюбивым эгоистом, подавшимся в эмиграцию лишь для своей материальной выгоды, и умной, честной и непреклонной личностью, стоящей на страже правды и добра. Между тем среди известных деятелей русского средневековья, фигура Курбского занимает важное положение. Он не только успешно участвовал во многих значимых военных походах, но и принимал активное участие во внутренних реформах, которые проводились в 50-х гг. XVI столетия.

Участие в военных сражениях

Большую часть жизни Андрей Михайлович Курбский посвятил военным сражениям и походам. Первое его сражение было в 1552 г. Военачальник Курбский, которому на тот момент было всего 24 года, участвовал в Казанском походе. Во время Ливонской войны Курбский одержал ряд побед в крупных сражениях с поляками.

Помимо близости к Ивану Грозному, Курбский вел тайные переговоры с ко¬ролем Сигизмундом-Августом и руководителями Литовской рады, которые обещали ему большие богатства за измену родине. В то время как раз начались гонения союзников Сильвестра и Адашева и, хотя Курбский не чувствовал за собой никакой вины, все же он подозревал, что и его коснется участь других опальных личностей.

В апреле 1564 Курбский принимает решение срочно бежать из родных краев, дабы избежать преследований Ивана IV. На новой родине, в Литве, Курбский старался сделать все возможное, чтобы угодить новым хозяевам. Он также принимает активное участие в военных действиях, только теперь сражается против своих соотечественников, на стороне врага. Ведь, как и было обещано королем Сигизмундом-Августом, Андрей Михайлович получил в свое распоряжение огромные богатства и земельные имения. Нет однозначного мнения, повлияла ли материальная сторона на решение Крупского об участии в военных действиях против своих соотечественников.

Жизнь в эмиграции

Бросив жену и малолетнего сына во время спешного побега из Великой Руси, Курбский нашел себе утешение в изучении различных наук, среди которых было изучение латинского языка. К слову, он довольно преуспел в этом обучении, так как в последующем им были переведены на русский язык большое количество богословских произведений. Также Курбский уделял большое внимание «книжным делам». Имея острый ум и ясность мысли, Андрей Михайлович занялся публицистикой, вступив в яростную переписку с Иваном Грозным.

Литературное творчество

Рассматривая публицистическое творчество Курбского, в первую очередь необходимо упомянуть «Историю о великом князе Московском», в котором он пытался разоблачить царя Ивана Грозного и обвинял его в неоправданных убийствах воевод. Основным мотивом произведения являлось мысль о том, что царь должен править не единолично, а советуясь с боярами, близкими ему по родству. Рассматривая вопрос, почему царь Иван Грозный из умелого и справедливого правителя превратился, в деспота Курбский анализирует всю историю жизни царя, начиная от детства, в котором Грозному не было отказа ни в чем.

Данное произведение отражает литературный талант публициста. Во вступлении задается эмоциональный тон всего произведения. Основная часть послания описывает характеристики и судьбы гонимых воевод, которые сделали все во благо Руси, а в заключительной части описываются злоключения самого автора, вынужденного бежать в поисках спасения от гонений.

Также необходимо отметить произведение «Эпистолию первой к царю и великому князю московскому». Оно является первым посланием Курбского Грозному. В данном послании Андрей Михайлович обвиняет царя в несправедливости к себе и воеводам, которые сражались за царя. Современники отмечают хороший литературный слог, грамотность изложения и ясность мысли Курбского. По мнению исследователей, задача, которую ставил перед собой писатель, а именно уличить Ивана IV в злодеяниях, успешно выполнена.

Иван Грозный (также обладая незаурядным публицистическим даром) вступил с Курбским в ожесточенную переписку. В ней он живо отстаивал свое право на самодержавную власть и обвинял Курбского в неоправданной измене и погоне за материальными благами. Письма Ивана Грозного несли эмоциональный окрас, яркость словесных форм и отражали недюжий ум правителя. Благодаря переписке этих двух неординарных личностей мы имеем ценные памятники литературы и общественной мысли Древней Руси.

Нельзя не отметить, что в своих публицистических произведениях Курбский помимо критики царя активно пытался оправдать свое бегство из Руси. Оставив яркий след в истории, Андрей Михайлович Курбский умер в 1583 г.

Участие в Казанских походах

Участие в Ливонской войне

Переход к Сигизмунду

Жизнь в Речи Посполитой

Оценка исторической личности

Литературное творчество

(1528-1583) - князь, известный политический деятель и писатель. Происходил из смоленско-ярославской линии Рюриковичей, той её части, что владела селом Курба. В Великом Княжестве Литовском он был записан в документах под фамилией Крупский (Krupski). Он и его потомки использовали герб Леварт.

Род Курбских

Род Курбских выделился из ветви ярославских князей в XV веке. Согласно родовой легенде, род получил фамилию от села Курба. Род Курбских проявлялся в основном на воеводской службе: члены рода покоряли племена хантов и манси на Северном Урале, Курбские гибли и под Казанью, и на войне с Крымским Ханством. Род Курбских присутствовал и на административных должностях, но на данном поприще род не добился больших успехов, хотя Курбские были наместниками и в Устюге Великом, и в Пскове, и в Стародубе, и в Торопце. Скорее всего, боярство имел Михаил Михайлович Курбский, отец Андрея Курбского. Возможно, боярский чин имел и Семен Федорович Курбский.

Такое карьерное положение, безусловно, не соответствовало самому имени ярославского князя. Причин такого положения могло быть несколько. Во-первых, князья Курбские часто поддерживали оппозицию правящему режиму. Внук Семена Ивановича Курбского был женат на дочери опального князя Андрея Угличского. Курбские поддерживали в борьбе за престол не Василия III, а Дмитрия-внука, чем заслужили еще большую нелюбовь московских правителей.

Участие в Казанских походах

На 21-м году он участвовал в 1-м походе под Казань; потом был воеводой в Пронске. В 1552 г. он разбил татар у Тулы, причём был ранен, но через восемь дней был уже снова на коне. Во время осады Казани Курбский командовал правой рукой всей армии и вместе с младшим братом проявил выдающуюся храбрость. Через два года он разбил восставших татар и черемисов, за что был назначен боярином.

В это время Курбский был одним из самых близких к царю Ивану Грозному людей, ещё более сблизился он с партией Сильвестра и Адашева.

Участие в Ливонской войне

Когда начались неудачи в Ливонии, царь поставил во главе ливонского войска Курбского, который вскоре одержал над рыцарями и поляками ряд побед, после чего был воеводой в Юрьеве. Но в это время уже начались преследования и казни сторонников Сильвестра и Адашева и побеги опальных или угрожаемых царской опалой в Литву. Хотя за Курбским никакой вины, кроме сочувствия павшим правителям, не было, он имел полное основание думать, что и его не минует жестокая опала. Тем временем король Сигизмунд-Август и вельможи польские писали Курбскому, уговаривая его перейти на их сторону и обещая ласковый прием.

Переход к Сигизмунду

Битва под Невелем (1562 г.), неудачная для русских, не могла доставить царю предлога для опалы, судя по тому, что и после неё Курбский воеводствует в Юрьеве; да и царь, упрекая его за неудачу, не думает приписывать её измене. Не мог Курбский опасаться ответственности за безуспешную попытку овладеть городом Гельметом: если б это дело имело большую важность, царь поставил бы его в вину Курбскому в письме своём. Тем не менее Курбский был уверен в близости несчастья и, после напрасных молений и бесплодного ходатайства архиерейских чинов, решил эмигрировать «от земли Божия», подвергая опасности свою семью. Это произошло в 1563 г. (по другим известиям - в 1564 г.).

На службу к Сигизмунду он явился не один, а с целой толпой приверженцев и слуг, и был пожалован несколькими имениями (в том числе и городом Ковелем). Курбский управлял ими через своих урядников из москвитов. Уже в сентябре 1564 года он воюет против Москвы. Поскольку он прекрасно знал систему обороны западных рубежей, при его участии польские войска неоднократно устраивали засады на русские отряды либо, обойдя заставы, безнаказанно грабили земли, угоняя множество людей в рабство.

В эмиграции тяжелая участь постигла близких к нему людей. Курбский впоследствии пишет, что царь «матерь ми и жену и отрочка единого сына моего, в заточение затворенных, троскою поморил; братию мою, единоколенных княжат Ярославских, различными смертьми поморил, имения мои и их разграбил» . В оправдание своей ярости Иван Грозный только смог голословно обвинить в измене ему и нарушения "крестного целования" (не поцеловал крест); два другие его обвинения, будто Курбский «хотел на Ярославле государести» и будто он отнял у него жену Анастасию, выдуманы царем, очевидно, лишь для оправдания своей злобы в глазах польско-литовских вельмож: личной ненависти к царице он не мог питать, а помышлять о выделении Ярославля в особое княжество мог только безумный.

Жизнь в Речи Посполитой

Курбский жил недалеко от Ковеля, в местечке Миляновичи (нынешняя территория Украины).

Судя по многочисленным процессам, акты которых сохранились до настоящего времени, он быстро ассимилировался с польско-литовскими магнатами и «между буйными оказался во всяком случае не самым смиренным»: воевал с панами, захватывал силой имения, посланцев королевских бранил «непристойными московскими словами» и прочее.

В 1571 г. Курбский женился на богатой вдове Козинской (Kozinski), урождённой княжне Гольшанской, но скоро развелся с ней, женившись в 1579 г. на небогатой девушке Семашко, и с ней был по-видимому счастлив, так как имел от неё дочь Марину (1580 г.р.) и сына Димитрия.

В 1583 году Курбский скончался.

Димитрий Курбский впоследствии получил часть отобранного и перешёл в католичество.

Оценка исторической личности

На камне мшистом в час ночной,
Из милой родины изгнанник,
Сидел князь Курбский, вождь младой,
В Литве враждебной грустный странник,
Позор и слава русских стран,
В совете мудрый, страшный в брани,
Надежда скорбных россиян,
Гроза ливонцев, бич Казани...

К. Ф. Рылеев, 1821 (отрывок)

Мнения о Курбском, как политическом деятеле и человеке, не только различны, но и диаметрально противоположны. Одни видят в нём узкого консерватора, человека крайне ограниченного, но самомнительного, сторонника боярской крамолы и противника единодержавия. Измену его объясняют расчетом на житейские выгоды, а его поведение в Литве считают проявлением разнузданного самовластия и грубейшего эгоизма; заподозривается даже искренность и целесообразность его трудов на поддержание православия.

По убеждению других, Курбский - личность умная и образованная, честный и искренний человек, всегда стоявший на стороне добра и правды. Его называют первым русским диссидентом.

Известный польский историк и геральдист XVII века Симон Окольский писал, что Курбский «был поистине великим человеком: во-первых, великим по своему происхождению, ибо был в свойстве с московским князем Иоанном; во-вторых, великим по должности, так как был высшим военачальником в Московии; в-третьих, великим по доблести, потому что одержал такое множество побед; в-четвертых, великим по своей счастливой судьбе: ведь его, изгнанника и беглеца, с такими почестями принял король Август. Он обладал и великим умом, ибо за короткое время, будучи уже в преклонных годах, выучил в королевстве латинский язык, с которым дотоле был незнаком».

Политические идеи Андрея Курбского

• Ослабление христианской веры и распространение ереси опасно прежде всего тем, что порождает у людей безжалостность и равнодушие к своему народу и отечеству.
• Подобно Ивану Грозному, Андрей Курбский трактовал верховную государственную власть как дар Бога, кроме того он называл Россию «Святорусской империей».
• Носители власти не исполняют в действительности предназначенного для них Богом. Вместо того, чтобы вершить праведный суд, они творят произвол. В частности Иван IV не вершит праведный суд и не защищает подданных.
• Церковь должна являться препятствием разгулу беззакония и кровавого произвола властителей. К этому высокому предназначению поднимает церковь дух христианских мучеников, принявших смерть в борьбе против преступных и неправедных властителей.
• Царская власть должна осуществляться при содействии советников. Причем это должен быть постоянно действующий совещательный орган при царе. Образец такого органа князь видел в Избранной раде - коллегии советников, действовавшей при Иване IV в 50-х годах XVI в.

Литературное творчество

Из сочинений К. в настоящее время известны следующие:

1. «История кн. великого Московского о делех, яже слышахом у достоверных мужей и яже видехом очима нашима».
2. «Четыре письма к Грозному»,
3. «Письма» к разным лицам; из них 16 вошли в 3-е изд. «Сказаний кн. К.» Н. Устрялова (СПб. 1868), одно письмо издано Сахаровым в «Москвитянине» (1843, № 9) и три письма - в «Православном Собеседнике» (1863 г. кн. V-VIII).
4. «Предисловие к Новому Маргариту»; изд. в первый раз Н. Иванишевым в сборнике актов: «Жизнь кн. К. в Литве и на Волыни» (Киев 1849), перепечатано Устряловым в «Сказ.».
5. "Предисловие к книге Дамаскина «Небеса» изд. кн. Оболенским в «Библиографич. Записках» 1858 г. № 12).
6. «Примечания (на полях) к переводам из Златоуста и Дамаскина» (напечатаны проф. А. Архангельским в «Приложениях» к «Очеркам ист. зап.-русск. лит.», в «Чтениях Общ. и Ист. и Древн.» 1888 г. № 1).
7. «История Флорентийского собора», компиляция; напеч. в «Сказ.» стр. 261-8; о ней см. 2 статьи С. П. Шевырева - «Журнал Министерства народного просвещения», 1841 г. кн. I, и «Москвитянин» 1841 г. т. III.

Кроме избранных сочинений Златоуста («Маргарит Новый»; см. о нём «Славяно-русские рукоп.» Ундольского, М., 1870), Курбский перевёл диалог патр. Геннадия, Богословие, Диалектику и др. сочинения Дамаскина (см. статью А. Архангельского в «Журнал Министерства народного просвещения» 1888, № 8), некоторые из сочинений Дионисия Ареопагита, Григория Богослова, Василия Великого, отрывки из Евсевия и проч.