У нас, в Сталинграде, это было перед Рождеством 1942-го года. 19 - 20 ноября мы были окружены, котел закрылся. Первые два дня мы над этим смеялись: «Русские нас окружили, ха-ха!» Но нам очень быстро стало ясно, что это очень серьезно.

Я стоял в карауле, когда посветлело, часов в шесть-семь утра, зашел один товарищ и сказал: «бросайте оружие и выходите, мы сдаемся русским». Мы вышли наружу, там стояло трое или четверо русских, мы бросили наши карабины и отстегнули сумки с патронами. Мы не пытались сопротивляться. Так мы оказались в плену. Русские на Красной площади, собрали 400 или 500 пленных.

Первое, что спросили русские солдаты было "Uri est"? Uri est"?" (Uhr - часы) У меня были карманные часы, и русский солдат дал мне за них буханку немецкого солдатского черного хлеба. Целую буханку, которую я не видел уже несколько недель! А я ему, с моим юношеским легкомыслием, сказал, что часы стоят дороже. Тогда он запрыгнул в немецкий грузовик, выпрыгнул, и дал мне еще кусок сала. Потом нас построили, ко мне подошел монгольский солдат, и отнял у меня хлеб и сало. Нас предупредили, что тот, кто выйдет из строя, будет немедленно застрелен. И тут, в десяти метрах от меня, я увидел того русского солдата, который дал мне хлеб и сало. Я вышел из строя и бросился к нему. Конвой закричал: "nazad, nazad" и мне пришлось вернуться в строй. Этот русский подошел ко мне, и я ему объяснил, что этот монгольский вор забрал у меня хлеб и сало. Он пошел к этому монголу, забрал у него хлеб и сало, дал ему затрещину, и принес продукты мне обратно

Ответить

Первые полгода плена были адом, который был хуже, чем в котле. Тогда умерли очень многие из 100 тысяч сталинградских пленных. 31-го января, в первый день плена, мы прошли из южного Сталинграда в Бекетовку. Там собрали около 30 тысяч пленных. Там нас погрузили в товарные вагоны, по сто человек в вагон. На правой стороне вагона были нары, на 50 человек, в центре вагона была дыра вместо туалета, слева тоже были нары. Нас везли 23 дня, с 9-го февраля до 2-го апреля. Из вагона нас вышло шестеро. Остальные умерли. Некоторые вагоны вымерли полностью, в некоторых осталось по десять-двадцать человек. Что было причиной смерти? Мы не голодали - у нас не было воды. Все умерли от жажды. Это было запланированное уничтожение немецких военнопленных. Начальником нашего транспорта был еврей, чего от него было ждать? Это было самое ужасное, что я пережил в жизни.

Ответить

Ещё 6 комментариев

Оттуда, из Узбекистана, больных отправили в лазарет, а так называемых здоровых - в трудовой лагерь. Мы были в Узбекистане на рисовых и хлопковых полях, норма была не очень высокой, жить было можно. После этого с нами стали обращаться по-человечески, я бы так сказал. Там тоже некоторые умирали, но в целом, с нами обращались по-человечески.

Как-то в Орске нас повезли в banja, в открытом грузовике на 30-градусном морозе. У меня были старые ботинки, а вместо носков намотаны носовые платки. У бани сидели три русские матушки, одна из них прошла мимо меня и что-то уронила. Это были немецкие солдатские носки, постиранные и заштопанные. Вы понимаете, что она для меня сделала?

Однажды нам стали делать прививку от столбняка. В вермахте прививки делали спереди, а в России под лопатку. У врача было два шприца на 20 кубиков, которые он наполнял по очереди и одна игла, которой он колол всех 1700 человек. Врач делал всем нам, 1700 человек, прививки. У него было два шприца, которые он наполнял по очереди, 20 кубиков, и одна игла, которой он колол всех нас. Я был одним из трех, у кого укол воспалился. Такие вещи невозможно забыть!

23-го августа 1945-го года я был дома - первым, кто вернулся из России домой. Я весил 44 килограмма - у меня была дистрофия. Здесь, в Германии, мы стали преступниками. Во всех странах, в России, во Франции солдаты - герои, и только мы, в Германии, - преступники. Когда мы были в России в 2006 году, русские ветераны, нас обнимали. Они говорили: «Была война, мы воевали, а сегодня мы пьем вместе, и это хорошо!» А в Германии мы все еще преступники… В ГДР я не имел права написать свои воспоминания. Меня три раза на предприятии прорабатывали, просили подумать, что я рассказываю о плене. Говорили: «Вы не можете рассказывать такие вещи про Советский Союз, нашего друга».

Все мои фотографии сгорели. Я на войне фотографировал, посылал пленки домой, там их проявляли. Они были у меня дома. Наша деревня была на нейтральной территории между американцами, русскими и ордамиСС-совцев, немцев. 19-го апреля 1945-го года у въезда в деревню были убиты два американца. Всю деревню, 26 домов, американцы сожгли вместе с жителями зажигательными снарядами. Дом сгорел, фотографии тоже сгорели, с войны у меня не осталось ни одной фотографии.

Ответить

Русские солдаты обедали. Они ели макароны из огромных мисок. Видимо, мы смотрели такими голодными глазами, что они предложили нам поесть, то что осталось. Я не мог в это поверить! Некоторые из них еще отдали нам свои ложки! Начиная с этого момента меня ни разу не били, ни разу не ругали, я ни разу не ночевал под открытым небом, я всегда имел крышу над головой. В первый вечер нас разместили в пустом складе. Мы сидели за столом, когда пришел русский солдат и принес на руке кольца колбасы, немного хлеба и говядину. Но у меня не было аппетита, и я почти ничего не ел, поскольку считал, что утром-то нас уж точно расстреляют. Пропаганда мне это внушила! Если я еще сколько-нибудь проживу, я опишу это время, потому что я снова и снова слышу, про то, как ужасно было у русских, какие русские свиньи, и какие отличные парни были американцы. В плену было тяжело. Были разные лагеря. Были и такие в которых умерло 30 процентов пленных… В день окончания войны я был в лагере на польской границе, в Ландсберге. Это был образцовый лагерь: очень хорошие помещения, туалеты, ванные, красный уголок. Только кабаре не хватало! В лагере собрали транспорт на восток. 8-го мая нас должны были погрузить в поезд, но мы остались в лагере до 10-го мая, потому что комендант лагеря никого не выпустил. Ведь 9-го мая русские праздновали день победы и могли на радостях в пьяном виде нас всех перестрелять! Здесь недалеко есть дом престарелых, там живет один человек, который был в американском плену на Рейне, он с мая по октябрь просидел под открытым небом. У одного их товарища было воспаление легких, так ему просто дали доску, на которой он мог спать под открытым небом. Когда кончилась война, пьяные американцы стреляли в ним из автоматов, убив десятки людей. Один товарищ, который был в русском плену, мне рассказывал, что ему хотели отрезать ногу, поскольку у него было воспаление. Врач ему сказала: «Альфред, когда придет комиссия, я запру тебя в кладовой. Мы восстановим ногу народными средствами» И у него до сих пор есть нога! Врач обращалась к нему по имени! Можете себе представить, чтобы немецкий врач обращался к русскому пленному по имени? В 1941-м году примерно один миллион русских военнопленных умер в немецком плену от голода и жажды… Я всегда говорю, что с нами обращались не так, как мы с пленными русскими. Конечно, нам говорили "faschist" и "Gitler kaput", но это не считается. Русская администрация, это абсолютно очевидно, прикладывала усилия, чтобы сохранить жизни пленных.

Ответить

Был комендант лагеря, был конвой, который охранял нас на работе, была лагерная охрана. Были лагеря, в которых немецкая администрация плохо обращалась со своими товарищами. Но мне повезло, у меня такого не было. В Ижевске русская администрация была нормальная, и немецкая тоже. Там был русский старший лейтенант, когда его приветствовал пленный, он ему тоже отдавал честь. Можете себе представить, чтобы немецкий обер-лейтенант отдавал честь русскому пленному? Я немного говорил по-русски и был одним из самых разумных - все время пытался найти общий язык с мастером. Это сильно упрощало жизнь. Осенью 1946 года большую партию пленных перевезли в лагерь на Урале, в Каринске. Это был самый лучший лагерь. Он был заселен только в октябре, до того он стоял пустой и там были запасы продуктов: капуста и картошка. Там был дом культуры, театр, туда ходили русские солдаты с женами. Врач утром становилась у ворот и внимательно следила, чтобы пленные были одеты в зимнюю одежду.

Ответить

В конце ноября 1949-го года. В мой день рождения, мне исполнилось 23 года, пришел поезд. Бумс! Мы уже сидим в поезде домой, но поезд не трогался. Знаете почему? Пришел русский офицер, контролировать все ли в порядке, продукты, отопление, и заметил что на нас только тонкие рабочие брюки, хотя был уже ноябрь, а с первого октября мы должны были получить ватные штаны. И вот мы ждали, пока со склада грузовик не привезет 600 пар ватных брюк. Надо сказать, что это было очень тревожное ожидание. Последние два дня проверяли списки отправляемых и некоторых вычеркивали. Когда мы уже сидели в поезде, одного моего товарища вызвали из поезда. Он только сказал: «О боже!», решив что его вычеркнули. Он пошел в комендатуру и через 10 минут вернулся ликующий, поднял руку, показал золотое обручальное кольцо, и сказал, что администрация ему вернула кольцо, которое он сдал как ценную вещь. В Германии никто этому не верит, это не подходит под стереотип русского плена.

Воспоминания немецкого солдата Гельмута Клауссмана, ефрейтора 111-ой пехотной дивизии

Боевой путь

Я начал служить в июне 41-го года. Но я тогда был не совсем военным. Мы назывались вспомогательной частью и до ноября я, будучи шофёром, ездил в треугольнике Вязьма - Гжатск — Орша. В нашем подразделении были немцы и русские перебежчики. Они работали грузчиками. Мы возили боеприпасы, продовольствие.

Вообще перебежчики были с обоих сторон, и на протяжении всей войны. К нам перебегали русские солдаты и после Курска. И наши солдаты к русским перебегали. Помню, под Таганрогом два солдата стояли в карауле, и ушли к русским, а через несколько дней, мы услышали их обращение по радиоустановке с призывом сдаваться. Я думаю, что обычно перебежчики это были солдаты, которые просто хотели остаться в живых. Перебегали обычно перед большими боями, когда риск погибнуть в атаке пересиливал чувство страха перед противником. Мало кто перебегал по убеждениям и к нам и от нас. Это была такая попытка выжить в этой огромной бойне. Надеялись, что после допросов и проверок тебя отправят куда-нибудь в тыл, подальше от фронта. А там уж жизнь как-нибудь образуется.

Потом меня отправили в учебный гарнизон под Магдебург в унтер-офицерскую школу и после неё и весной 42-го года я попал служить в 111-ю пехотную дивизию под Таганрог. Я был небольшим командиром. Но большой военной карьеры не сделал. В русской армии моему званию соответствовало звание сержанта. Мы сдерживали наступление на Ростов. Потом нас перекинули на Северный Кавказ, потом я был ранен и после ранения на самолёте меня перебросили в Севастополь. И там нашу дивизию практически полностью уничтожили. В 43-м году под Таганрогом я получил ранение. Меня отправили лечиться в Германию, и через пять месяцев я вернулся обратно в свою роту. В немецкой армии была традиция — раненых возвращать в своё подразделение и почти до самого конца войны это было так. Всю войну я отвоевал в одной дивизии. Я думаю, это был один из главных секретов стойкости немецких частей. Мы в роте жили как одна семья. Все были на виду друг у друга, все хорошо друг друга знали и могли доверять друг другу, надеяться друг на друга.

Раз в год солдату полагался отпуск, но после осени 43-го года всё это стало фикцией. И покинуть своё подразделение можно было только по ранению или в гробу.

Убитых хоронили по-разному. Если было время и возможность, то каждому полагалась отдельная могила и простой гроб. Но если бои были тяжёлыми и мы отступали, то закапывали убитых кое-как. В обычных воронках из под снарядов, завернув в плащ-накидки, или брезент. В такой яме за один раз хоронили столько человек, сколько погибло в этом бою и могло в неё поместиться. Ну, а если бежали - то вообще было не до убитых.

Наша дивизия входила в 29 армейский корпус и вместе с 16-ой (кажется!) моторизованной дивизией составляла армейскую группу «Рекнаге». Все мы входили в состав группы армий «Южная Украина».

Как мы видели причины войны. Немецкая пропаганда.

В начале войны главным тезисом пропаганды, в которую мы верили, был тезис о том, что Россия готовилась нарушить договор и напасть на Германию первой. Но мы просто оказались быстрее. В это многие тогда верили и гордились, что опередили Сталина. Были специальные газеты фронтовые, в которых очень много об этом писали. Мы читали их, слушали офицеров и верили в это.

Но потом, когда мы оказались в глубине России и увидели, что военной победы нет, и что мы увязли в этой войне, то возникло разочарование. К тому же мы уже много знали о Красной армии, было очень много пленных, и мы знали, что русские сами боялись нашего нападения и не хотели давать повод для войны. Тогда пропаганда стала говорить, что теперь мы уже не можем отступить, иначе русские на наших плечах ворвутся в Рейх. И мы должны сражаться здесь, что бы обеспечить условия для достойного Германии мира. Многие ждали, что летом 42-го Сталин и Гитлер заключат мир. Это было наивно, но мы в это верили. Верили, что Сталин помирится с Гитлером, и они вместе начнут воевать против Англии и США. Это было наивно, но солдатом хотелось верить.

Каких-то жёстких требований по пропаганде не было. Никто не заставлял читать книги и брошюры. Я так до сих пор и не прочитал «Майн камф». Но следили за моральным состоянием строго. Не разрешалось вести «пораженческих разговоров» и писать «пораженческих писем». За этим следил специальный «офицер по пропаганде». Они появились в войсках сразу после Сталинграда. Мы между собой шутили и называли их «комиссарами». Но с каждым месяцем всё становилось жёстче. Однажды в нашей дивизии расстреляли солдата, который написал домой «пораженческое письмо», в котором ругал Гитлера. А уже после войны я узнал, что за годы войны, за такие письма было расстреляно несколько тысяч солдат и офицеров! Одного нашего офицера разжаловали в рядовые за «пораженческие разговоры». Особенно боялись членов НСДАП. Их считали стукачами, потому, что они были очень фанатично настроены и всегда могли подать на тебя рапорт по команде. Их было не очень много, но им почти всегда не доверяли.

Отношение к местному населению, к русским, белорусам было сдержанное и недоверчивое, но без ненависти. Нам говорили, что мы должны разгромить Сталина, что наш враг это большевизм. Но, в общем, отношение к местному населению было правильно назвать «колониальным». Мы на них смотрели в 41-ом как на будущую рабочую силу, как на территории, которые станут нашими колониями.

К украинцам относились лучше. Потому, что украинцы встретили нас очень радушно. Почти как освободителей. Украинские девушки легко заводили романы с немцами. В Белоруссии и России это было редкостью.

На обычном человеческом уровне были и контакты. На Северном Кавказе я дружил с азербайджанцами, которые служили у нас вспомогательными добровольцами (хиви). Кроме них в дивизии служили черкесы и грузины. Они часто готовили шашлыки и другие блюда кавказской кухни. Я до сих пор эту кухню очень люблю. С начала их брали мало. Но после Сталинграда их с каждым годом становилось всё больше. И к 44-му году они были отдельным большим вспомогательным подразделением в полку, но командовал ими немецкий офицер. Мы за глаза их звали «Шварце» — чёрные (;-))))

Нам объясняли, что относится к ним надо, как боевым товарищам, что это наши помощники. Но определённое недоверие к ним, конечно, сохранялось. Их использовали только как обеспечивающих солдат. Они были вооружены и экипированы хуже.

Иногда я общался и с местными людьми. Ходил к некоторым в гости. Обычно к тем, кто сотрудничал с нами или работал у нас.

Партизан я не видел. Много слышал о них, но там где я служил их не было. На Смоленщине до ноября 41-го партизан почти не было.

К концу войны отношение к местному населению стало безразличным. Его словно бы не было. Мы его не замечали. Нам было не до них. Мы приходили, занимали позицию. В лучшем случае командир мог сказать местным жителям, что бы они убирались подальше, потому, что здесь будет бой. Нам было уже не до них. Мы знали, что отступаем. Что всё это уже не наше. Никто о них не думал…

Об оружии.

Главным оружием роты были пулемёты. Их в роте было 4 штуки. Это было очень мощное и скорострельное оружие. Нас они очень выручали. Основным оружием пехотинца был карабин. Его уважали больше чем автомат. Его называли «невеста солдата». Он был дальнобойным и хорошо пробивал защиту. Автомат был хорош только в ближнем бою. В роте было примерно 15 — 20 автоматов. Мы старались добыть русский автомат ППШ. Его называли «маленький пулемёт». В диске было кажется 72 патрона и при хорошем уходе это было очень грозное оружие. Ещё были гранаты и маленькие миномёты.

Ещё были снайперские винтовки. Но не везде. Мне под Севастополем выдали снайперскую русскую винтовку Симонова. Это было очень точное и мощное оружие. Вообще русское оружие ценилось за простоту и надёжность. Но оно было очень плохо защищено от коррозии и ржавчины. Наше оружие было лучше обработано.

Артиллерия

Однозначно русская артиллерия намного превосходила немецкую. Русские части всегда имели хорошее артиллерийское прикрытие. Все русские атаки шли под мощным артиллерийским огнём. Русские очень умело маневрировали огнём, умели его мастерски сосредотачивать. Отлично маскировали артиллерию. Танкисты часто жаловались, что русскую пушку увидишь только тогда, когда она уже по тебе выстрелила. Вообще, надо было раз побывать по русским артобстрелом, что бы понять, что такое русская артиллерия. Конечно, очень мощным оружием был «шталин орган» — реактивные установки. Особенно, когда русские использовали снаряды с зажигательной смесью. Они выжигали до пепла целые гектары.

О русских танках.

Нам много говорили о Т-34. Что это очень мощный и хорошо вооружённый танк. Я впервые увидел Т-34 под Таганрогом. Два моих товарища назначили в передовой дозорный окоп. Сначала назначили меня с одним из них, но его друг попросился вместо меня пойти с ним. Командир разрешил. А днём перед нашими позициями вышло два русских танка Т-34. Сначала они обстреливали нас из пушек, а потом, видимо заметив передовой окоп, пошли на него и там один танк просто несколько раз развернулся на нём, и закопал их обоих заживо. Потом они уехали.

Мне повезло, что русские танки я почти не встречал. На нашем участке фронта их было мало. А вообще у нас, пехотинцев всегда была танкобоязнь перед русскими танками. Это понятно. Ведь мы перед этими бронированными чудовищами были почти всегда безоружны. И если не было артиллерии сзади, то танки делали с нами что хотели.

О штурмовиках.

Мы их называли «Русише штука». В начале войны мы их видели мало. Но уже к 43-му году они стали очень сильно нам досаждать. Это было очень опасное оружие. Особенно для пехоты. Они летали прямо над головами и из своих пушек поливали нас огнём. Обычно русские штурмовики делали три захода. Сначала они бросали бомбы по позициям артиллерии, зениток или блиндажам. Потом пускали реактивные снаряды, а третьим заходом они разворачивались вдоль траншей и из пушек убивали всё в них живое. Снаряд, взрывавшийся в траншее, имел силу осколочной гранаты и давал очень много осколков. Особенно угнетало, то, сбить русский штурмовик из стрелкового оружия было почти невозможно, хотя летал он очень низко.

О ночных бомбардировщиках

По-2 я слышал. Но сам лично с ними не сталкивался. Они летали по ночам и очень метко кидали маленькие бомбы и гранаты. Но это было скорее психологическое оружие, чем эффективное боевое.

Но вообще, авиация у русских была, на мой взгляд, достаточно слабой почти до самого конца 43 года. Кроме штурмовиков, о которых я уже говорил, мы почти не видели русских самолётов. Бомбили русские мало и не точно. И в тылу мы себя чувствовали совершенно спокойно.

Учёба.

В начале войны учили солдат хорошо. Были специальные учебные полки. Сильной стороной подготовки было то, что в солдате старались развить чувство уверенности в себе, разумной инициативы. Но было очень много бессмысленной муштры. Я считаю, что это минус немецкой военной школы. Слишком много бессмысленной муштры. Но после 43-го года учить стали всё хуже. Меньше времени давали на учёбу и меньше ресурсов. И в 44-ом году стали приходить солдаты, которые даже стрелять толком не умели, но за то хорошо маршировали, потому, что патронов на стрельбы почти не давали, а вот строевой фельдфебели с ними занимались с утра и до вечера. Хуже стала и подготовка офицеров. Они уже ничего кроме обороны не знали и, кроме как правильно копать окопы ничего не умели. Успевали только воспитать преданность фюреру и слепое подчинение старшим командирам.

Еда. Снабжение.

Кормили на передовой неплохо. Но во время боёв редко было горячее. В основном ели консервы.

Обычно утром давали кофе, хлеб, масло (если было) колбасу или консервированную ветчину. В обед - суп, картофель с мясом или салом. На ужин каша, хлеб, кофе. Но часто некоторых продуктов не было. И вместо них могли дать печенье или к примеру банку сардин. Если часть отводили в тыл, то питание становилось очень скудным. Почти впроголодь. Питались все одинаково. И офицеры и солдаты ели одну и ту же еду. Я не знаю как генералы - не видел, но в полку все питались одинаково. Рацион был общий. Но питаться можно было только у себя в подразделении. Если ты оказывался по какой-то причине в другой роте или части, то ты не мог пообедать у них в столовой. Таков был закон. Поэтому при выездах полагалось получать паёк. А вот у румын было целых четыре кухни. Одна — для солдат. Другая — для сержантов. Третья — для офицеров. А у каждого старшего офицера, у полковника и выше — был свой повар, который готовил ему отдельно. Румынская армия была самая деморализованная. Солдаты ненавидели своих офицеров. А офицеры презирали своих солдат. Румыны часто торговали оружием. Так у наших «чёрных» («хиви») стало появляться хорошее оружие. Пистолеты и автоматы. Оказалось, что они покупали его за еду и марки у соседей румын…

Об СС

Отношение к СС было неоднозначным. С одной стороны они были очень стойкими солдатами. Они были лучше вооружены, лучше экипированы, лучше питались. Если они стояли рядом, то можно было не бояться за свои фланги. Но с другой стороны они несколько свысока относились к Вермахту. Кроме того, их не очень любили из-за крайней жестокости. Они были очень жестоки к пленным и к мирному населению. И стоять рядом с ними было неприятно. Там часто убивали людей. Кроме того, это было и опасно. Русские, зная о жестокости СС к мирному населению и пленным, эсэсовцев в плен не брали. И во время наступления на этих участках мало кто из русских разбирался, кто перед тобой эссэман или обычный солдат вермахта. Убивали всех. Поэтому за глаза СС иногда называли «покойниками».

Помню, как в ноябре 42 года мы однажды вечером украли у соседнего полка СС грузовик. Он застрял на дороге, и его шофёр ушёл за помощью к своим, а мы его вытащили, быстро угнали к себе и там перекрасили, сменили знаки различия. Они его долго искали, но не нашли. А для нас это было большое подспорье. Наши офицеры, когда узнали — очень ругались, но никому ничего не сказали. Грузовиков тогда оставалось очень мало, а передвигались мы в основном пешком.

И это тоже показатель отношения. У своих (Вермахта) наши бы никогда не украли. Но эсэсовцев недолюбливали.

Солдат и офицер

В Вермахте всегда была большая дистанция между солдатом и офицером. Они никогда не были с нами одним целым. Несмотря на то, что пропаганда говорила о нашем единстве. Подчёркивалось, что мы все «камрады», но даже взводный лейтенант был от нас очень далёк. Между ним и нами стояли ещё фельдфебели, которые всячески поддерживали дистанцию между нами и ими, фельдфебелями. И уж только за ними были офицеры. Офицеры, обычно с нами солдатами общались очень мало. В основном же, всё общение с офицером шло через фельдфебеля. Офицер мог, конечно, спросить что-то у тебя или дать тебе какое-то поручение напрямую, но повторюсь - это было редко. Всё делалось через фельдфебелей. Они были офицеры, мы были солдаты, и дистанция между нами была очень большой.

Ещё большей эта дистанция была между нами и высшим командованием. Мы для них были просто пушечным мясом. Никто с нами не считался и о нас не думал. Помню в июле 43-го, под Таганрогом я стоял на посту около дома, где был штаб полка и в открытое окно услышал доклад нашего командира полка какому-то генералу, который приехал в наш штаб. Оказывается, генерал должен был организовать штурмовую атаку нашего полка на железнодорожную станцию, которую заняли русские и превратили в мощный опорный пункт. И после доклада о замысле атаки наш командир сказал, что планируемые потери могут достигнуть тысячи человек убитыми и ранеными и это почти 50% численного состава полка. Видимо командир хотел этим показать бессмысленность такой атаки. Но генерал сказал:

Хорошо! Готовьтесь к атаке. Фюрер требует от нас решительных действий во имя Германии. И эта тысяча солдат погибнет за фюрера и Фатерлянд!

И тогда я понял, что мы для этих генералов никто! Мне стало так страшно, что это сейчас невозможно передать. Наступление должно было начаться через два дня. Об этом я услышал в окно и решил, что должен любой ценой спастись. Ведь тысяча убитых и раненых это почти все боевые подразделения. То есть, шансов уцелеть в этой атаке у меня почти небыло. И на следующий день, когда меня поставили в передовой наблюдательный дозор, который был выдвинут перед нашими позициями в сторону русских, я задержался, когда пришёл приказ отходить. А потом, как только начался обстрел, выстрелил себе в ногу через буханку хлеба (при этом не возникает порохового ожога кожи и одежды) так, что бы пуля сломала кость, но прошла навылет. Потом я пополз к позициям артиллеристов, которые стояли рядом с нами. Они в ранениях понимали мало. Я им сказал, что меня подстрелил русский пулемётчик. Там меня перевязали, напоили кофе, дали сигарету и на машине отправили в тыл. Я очень боялся, что в госпитале врач найдёт в ране хлебные крошки, но мне повезло. Никто ничего не заметил. Когда через пять месяцев в январе 1944-го года я вернулся в свою роту, то узнал, что в той атаке полк потерял девятьсот человек убитыми и ранеными, но станцию так и не взял…

Вот так к нам относились генералы! Поэтому, когда меня спрашивают, как я отношусь к немецким генералам, кого из них ценю как немецкого полководца, я всегда отвечаю, что, наверное, они были хорошими стратегами, но уважать их мне совершенно не за что. В итоге они уложили в землю семь миллионов немецких солдат, проиграли войну, а теперь пишут мемуары о том, как здорово воевали и как славно побеждали.

Самый трудный бой

После ранения меня перекинули в Севастополь, когда русские уже отрезали Крым. Мы летели из Одессы на транспортных самолётах большой группой и прямо у нас на глазах русские истребители сбили два самолёта битком набитых солдатами. Это было ужасно! Один самолёт упал в степи и взорвался, а другой упал в море и мгновенно исчез в волнах. Мы сидели и бессильно ждали кто следующий. Но нам повезло - истребители улетели. Может быть у них кончалось горючее или закончились патроны. В Крыму я отвоевал четыре месяца.

И там, под Севастополем был самый трудный в моей жизни бой. Это было в первых числах мая, когда оборона на Сапун горе уже была прорвана, и русские приближались к Севастополю.

Остатки нашей роты - примерно тридцать человек — послали через небольшую гору, что бы мы вышли атакующему нас русскому подразделению во фланг. Нам сказали, что на этой горе никого нет. Мы шли по каменному дну сухого ручья и неожиданно оказались в огненном мешке. По нам стреляли со всех сторон. Мы залегли среди камней и начали отстреливаться, но русские были среди зелени - их было невидно, а мы были как на ладони и нас одного за другим убивали. Я не помню, как, отстреливаясь из винтовки, я смог выползти из под огня. В меня попало несколько осколков от гранат. Особенно досталось ногам. Потом я долго лежал между камней и слышал, как вокруг ходят русские. Когда они ушли, я осмотрел себя и понял, что скоро истеку кровью. В живых, судя по всему, я остался один. Очень много было крови, а у меня ни бинта, ничего! И тут я вспомнил, что в кармане френча лежат презервативы. Их нам выдали по прилёту вместе с другим имуществом. И тогда я из них сделал жгуты, потом разорвал рубаху и из неё сделал тампоны на раны и притянул их этими жгутами, а потом, опираясь на винтовку и сломанный сук стал выбираться.

Вечером я выполз к своим.

В Севастополе уже полным ходом шла эвакуация из города, русские с одного края уже вошли в город, и власти в нём уже не было никакой.
Каждый был сам за себя.

Я никогда не забуду картину, как нас на машине везли по городу, и машина сломалась. Шофёр взялся её чинить, а мы смотрели через борт вокруг себя. Прямо перед нами на площади несколько офицеров танцевали с какими-то женщинами, одетыми цыганками. У всех в руках были бутылки вина. Было какое-то нереальное чувство. Они танцевали как сумасшедшие. Это был пир во время чумы.

Меня эвакуировали с Херсонеса вечером 10-го мая уже, после того как пал Севастополь. Я не могу вам передать, что творилось на этой узкой полоске земли. Это был ад! Люди плакали, молились, стрелялись, сходили с ума, насмерть дрались за место в шлюпках. Когда я прочитал где-то мемуары какого-то генерала — болтуна, который рассказывал о том, что с Херсонеса мы уходили в полном порядке и дисциплине, и что из Севастополя были эвакуированы почти все части 17 армии, мне хотелось смеяться. Из всей моей роты в Констанце я оказался один! А из нашего полка оттуда вырвалось меньше ста человек! Вся моя дивизия легла в Севастополе. Это факт!

Мне повезло потому, что мы раненые лежали на понтоне, прямо к которому подошла одна из последних самоходных барж, и нас первыми загрузили на неё.

Нас везли на барже в Констанцу. Всю дорогу нас бомбили и обстреливали русские самолёты. Это был ужас. Нашу баржу не потопили, но убитых и раненых было очень много. Вся баржа была в дырках. Что бы не утонуть, мы выбросили за борт всё оружие, амуницию, потом всех убитых и всё равно, когда мы пришли в Констанцу, то в трюмах мы стояли в воде по самое горло, а лежачие раненые все утонули. Если бы нам пришлось идти ещё километров 20 мы бы точно пошли ко дну! Я был очень плох. Все раны воспались от морской воды. В госпитале врач мне сказал, что большинство барж было наполовину забито мертвецами. И что нам, живым, очень повезло.

Там, в Констанце я попал в госпиталь и на войну уже больше не попал.

Письма солдат вермахта показывают всю эволюцию сознания «избранной расы» от восприятия Второй Мировой как «туристической прогулки по миру» до ужаса и отчаяния последних дней в окружении под Сталинградом. Эти письма никого не оставляют равнодушными. Хотя эмоции, вызванные ими, могут быть неоднозначны.

Письмо первое. Начало Сталинградской битвы. Немецкое наступление

«Дорогой дядя! Сначала я хочу сердечно поздравить тебя с повышением и пожелать тебе дальнейшей солдатской удачи. Может, ты уже знаешь о нашей теперешней судьбе; она не в розовых красках, но критическая отметка, наверное, уже пройдена. Каждый день русские устраивают тар - тарарам на каком-нибудь участке фронта, бросают в бой огромное количество танков, за ними идет вооруженная пехота, но успех по сравнению с затраченными силами невелик. Все их попытки разбиваются об упорную волю к борьбе и неутомимую силу в обороне на наших позициях. Это просто не описать, что совершает наша превосходная пехота каждый день. Это высокая песнь мужества, храбрости и выдержки. Скоро наступит перелом - и будет полный успех. С наилучшими пожеланиями, Альберт».

«Здравствуй дядя. Утром я был потрясен прекрасным зрелищем: впервые сквозь огонь и дым увидел я Волгу, спокойно и величаво текущую в своем русле… Почему русские уперлись на этом берегу, неужели они думают воевать на самой кромке? Это же безумие!».

«Мы надеялись, что до Рождества вернемся в Германию, что Сталинград в наших руках. Какое же великое заблуждение! Сталинград – это ад, дядя! Этот город превратил нас в толпу бесчувственных мертвецов.… Каждый день мы атакуем. Но даже если утром мы продвигаемся на двадцать метров, вечером нас отбрасывают назад.… Русские не похожи на людей, они сделаны из железа, они не знают усталости, не ведают страха. Матросы, на лютом морозе, идут в атаку в тельняшках. Физически и духовно один русский порой может быть сильнее целого отделения!».

Письмо четвертое. Январь 1943 года

«Дорогой дядя. Русские снайперы и бронебойщики, несомненно, – ученики Бога. Они подстерегают нас и днем и ночью, и не промахиваются. Пятьдесят восемь дней мы штурмовали один - единственный дом. Один единственный дом! Напрасно штурмовали… Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чуда… Время перешло на сторону русских».

Письмо пятое. Последнее

«Мы в полном окружении. И я должен признать. По здравому размышлению, поведение русских даже в первом бою разительно отличалось от поведения поляков и союзников. Даже оказавшись в кольце окружения, русские оборонялись и не помышляли об отступлении. Теперь же, поменявшись местами, Сталинград для нас окончательно стал адом. Мне пришлось выкапывать товарищей, которые поодиночке были захоронены здесь восемь недель назад. Хотя мы дополнительно получаем вино и сигареты, я бы предпочел работать на рабской каменоломне. Сначала была бравада, потом сомнения, спустя несколько месяцев испуг, а теперь осталась лишь животная паника»...

Письма немецких солдат с Восточного фронта

«Нет, отец, боюсь что Бога более не существует, или он есть лишь у вас, в ваших молитвах и псалмах. В проповедях священников он вероятно тоже присутствует, может он быть и в звоне колоколов, запахе ладана, или пастырских словах, но в Сталинграде его нет и в помине. Пишу тебе сидя в подвале, растапливая огонь чьей-то мебелью. Мне только двадцать шесть, и еще недавно я радовался погонам и орал вместе с вами «Хайль Гитлер!». Теперь отец, у меня лишь два пути: либо сдохнуть прям здесь, либо попасть в лагеря Сибири»…

«Сталинград - хороший урок для всего немецкого народа, жаль только, что те, кто прошел это обучение Россией, вряд ли смогут использовать полученные знания во вне»…

«Русские не похожи на людей, они сделаны из железа. Порой кажется, что никто из них не знает усталости, и не ведает страха. Матросы, на лютом морозе, идут в атаку в одних нательных тельняшках. Физически и духовно один русский солдат порой сильнее целой роты немецкого форсирования»…

«Русские снайперы и бронебойщики - несомненно ученики Бога. Они подстерегают нас и днем и ночью. 58 дней мы штурмовали один – единственный дом. Один единственный! И напрасно штурмовали… Никто из нас не вернется в Германию, если только не произойдет чудо. А в чудеса я больше не верю. Успех перешел на сторону врага»…

«Я разговаривал утром с обер - вахмистром В. Он говорит, что борьба во Франции была более для нас сплоченной. Французы честно капитулировали сразу же, как только поняли, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Русские же, даже если это безрезультатно, продолжают бороться... Во Франции или Польше солдаты бы уже давно сдались, считает и вахмистр Г., но здесь русские продолжают фанатично бороться»...

«Любовь моя, Цилла. Это, право говоря странное письмо, которое никакая почта не пошлёт никуда. Посему я решил отправить его со своим раненым собратом. Ты его знаешь – это Фриц Заубер... Каждый день здесь приносит нам большие жертвы. Мы теряем наших людей, а конца этой войны так и не видно. Наверное, не увидеть и мне его, я не знаю. Что со мной будет завтра? Не ответит никто. Я уже потерял все надежды возвратиться домой и остаться целым. Думаю, что каждый немецкий солдат найдёт себе здесь мерзлую могилу. Эти снежные бури и необъятные поля, занесённые снегом, наводят на меня смертельный ужас. Русских просто невозможно победить…»

«Мы полагали, что война закончится к концу этого года, но, как видно, дело обстоит иначе, или и вовсе наоборот… Я думаю, что в отношении русских мы смертельно просчитались»...

«…Находимся в 90 км от Москвы, и это стоило нам невероятных усилий. Русские оказывают безумное сопротивление, обороняя Москву... Пока мы войдем в нее, будут ещё жесточайшие битвы. Многие, кто об этом ещё и не думает, должны будут погибнуть в этой войне... В этом походе многие жалели, что Россия – это не Польша и не Франция, и нет врага более сильного, чем русские. Если пройдёт ещё полгода в такой борьбе – то мы пропали...»

«Сейчас находимся у автострады Москва – Смоленск, неподалёку от чертовой столицы... Русские сражаются ожесточённо и яростно за каждый метр своей земли. Никогда ещё бои не были такими жестокими и тяжелыми. Многие из нас не увидят более своих родных...»

«Вот уже более трёх месяцев я нахожусь в России и многое пережил. Да, дорогой брат, иногда прямо душа уходит в пятки, когда находишься от проклятых русских в каких-нибудь ста шагах...»

Из дневника генерала Блюментрита:

«Многие из наших руководителей сильно недооценивали этого противника. Подобное произошло отчасти потому, что они не знали русского народа, и тем более русского характера. Некоторые наши военачальники в течение всей Первой мировой войны находились на Западном фронте и никогда не воевали на Восточном. Вероятно поэтому они не имели ни малейшего представления о географических условиях России и стойкости русских солдат. Они подписали нам смертный приговор, тем, что игнорировали неоднократные предостережения видных военных деятелей по России... Поведение русских войск, даже в этом первом сражении (за Минск) поразительно отличается от поведения поляков и войск западных союзников в условиях поражения. Даже будучи окруженными, истощенными, и лишенными шансов на борьбу, русские никогда не отступают. Мы не сможем быстро продвинутся вперед. Блицкриг потерян»..

Лейтенант К. Ф. Бранд:

- «Из борьбы против русской земли и против русской природы едва ли немцы смогут выйти победителями. Сколько детей, сколько женщин, и все вокруг приносит плоды, несмотря на войну и грабежи, несмотря на разрушение и смерть! Здесь мы боремся не против людей, а против самой природы. При этом я снова вынужден признаваться сам себе, что эта страна с каждым днём становится мне всё милее».

Пастор Г. Голлвицер:

- «Я знаю, как рискованно описывать нашумевшего «русского человека», это неясное видение философствующих и политиканствующих литераторов, которое очень пригодно для того, чтобы его, как платяную вешалку, обвешивать всеми сомнениями. Вот только здесь на фронте, мы в отличие от всех этих персонажей понимаем, что «русский человек» не только литературная выдумка, хотя и здесь, как и всюду, люди различны и к общему знаменателю неприводимы, но еще и реальность, от которой порой стынет в жилах кровь».

А. Орме:

- «Они так многосторонни, что почти каждый из них описывает полный круг человеческих качеств. Среди них можно найти всяких, от жестокого грубияна до Святого Франциска Ассизского. Вот почему их нельзя описать несколькими словами. Чтобы описать русских, надо использовать все существующие эпитеты. Я могу о них сказать, что они мне нравятся, они мне не нравятся, я перед ними преклоняюсь, я их ненавижу, они меня трогают, они меня пугают, я ими восхищаюсь, и откровенно боюсь! Ясно одно, нас ждет совершенно другой от ожидаемого, финал этой кампании»...

К. Маттис:

- «Германия и Россия буквально олицетворяют собою несоизмеримость двух величин. Немецкое наступление на Восточный фронт, порой видится мне соприкосновением ограниченного с безграничным. Сталин является властелином евро - азиатской безграничности - это враг, с которым силам, наступающим из ограниченных, расчленённых наших пространств, справиться не возможно. Мы вступили в бой с врагом, которого мы, находясь в плену европейских жизненных понятий, вообще не понимали. В этом рок нашей стратегии, она, строго говоря, совершенно случайна, и потому обречена»…

Офицер Малапарт:

- «Брат мой, от народа, официально не признающего духовных ценностей, как будто нельзя было бы ожидать ни благородства, ни силы характера. Но русские сломали даже эти стереотипы. Как только они входят в контакт с западными людьми, они их коротко определяют словами «сухой народ» или «бессердечный народ». И ведь верно, весь эгоизм и материализм Запада заключен в этом определении - «сухой народ». В первые месяцы войны их деревенские женщины... спешили с едой для своих военнопленных. «О, бедные!» - приговаривали они. И при этом также приносили пищу для немецких конвоиров, сидящих в центре небольших скверов на скамейках вокруг белых статуй Ленина и Сталина, сброшенных в грязь. Они ненавидели нас, как вторженцев, но в то же время жалели, как людей и жертв начатой сверху войны... Господи, как же все изменилось. К 1943 году, я насмотрелся от собственных соотечественников таких зверств, что не могу описать их тебе словами. Изнасилования, убийства русских девушек, ни за что, стариков, детей, эксперименты в лагерях и работы до самой смерти, верь мне брат, именно после этого в русских что – то переключилось. Ты не поверишь, но они будто бы стали совершенно другой нацией полностью лишенной былого сострадания. Осознав, что мы не заслуживаем их человеческого отношения, они в тот же год стали неистовыми людьми. Будто бы вся их нация поднялась в едином порыве, чтобы вымести всех нас с их собственной территории. Закопать здесь навечно...

Я видел ту девушку, брат... Которая в 41-ом, выносила нам еду из дома. Она в партизанском отряде. Недавно ее поймали, страшно пытали, но она ни сказала им ничего. Пыталась перегрызть горло своему конвоиру. Что мы здесь делаем, на этой земле? И откуда в нашем народе взялось столько ненависти? Я скажу крамолу, брат мой и вряд ли ты получить хоть строчку из этого письма, но русский народ, особенно больших просторов, степей, полей и сёл, является одним из наиболее здоровых, радостных и умудрённых на нашей Земле. Он способен сопротивляться власти страха даже с согнутой спиной. В нём столько веры и древности, что из него, вероятно, может изойти самый справедливый порядок в мире»...

Не так давно, в Германии прошла современная фотовыставка: «Немецкие солдаты и офицеры в период Второй Мировой войны». Там, на черно-белых фотографиях из семейных немецких архивов изображены улыбающиеся офицеры вермахта в обнимку с француженками, итальянками, мулатками из Африки, гречанками. Потом идут фото с радостно встречающими их украинками в расписных рубашках, а потом... тишина. То есть географически, дальше солдаты должны были войти непосредственно на территорию Россию… Хочется спросить: а где же Сталинград?!. Где надписи на белом листе бумаги: «Дальше был Сталинград, в котором нас – освободителей, встречали точно также». Где фото Ростова, Воронежа, и прочих городов нашей страны? Нет?

Наверное для современных немцев это удивительно...

Руслан Хубиев (RoSsi BaRBeRa), ВЕЖЛИВАЯ РОССИЯ

Продолжим экскурсию в СС.
Принято считать, что это были элитные части Германии и любимчики фюрера. Там, где возникали проблемы, кризисы, там появлялись СС и... Переламывали ситуацию? Не всегда. Если в в марте 1943 года эсэсовцы отбили у нас Харьков, то вот Курскую дугу они провалили.
Действительно, сражались ваффен-СС отчаянно и безумно храбро. Та же "мертвая голова" игнорировала приказы, воспрещающие рукопашные схватки с советскими войсками.
Но храбрость, да еще безумная, еще не все на войне. Далеко не все. Говорят, что первыми погибают трусы и герои. А выживают осторожные и осмотрительные.
В первый год войны к войскам СС вермахт относился скептически. Если уровень политической подготовки был выше всяких похвал, то тактически и технически СС были на порядок хуже армейцев. Много ли мог Теодор Эйке, бывший полицейский осведомитель, бывший пациент психиатрической лечебницы и бывший начальник концентрационного лагеря Дахау? Много ли он понимал в военном деле? Когда он летом 1942 года прилетел в ставку Гитлера, истерично жалуясь на огромные потери, не его ли вина была в них?
"Мясник Эйке", так его называли в вермахте за пренебрежение потерями личного состава. 26 февраля его самолет собьют, и он будет похоронен недалеко от Харькова. Где его могила - неизвестно.
Ну и хорошо.
А солдаты вермахта иронично называли в 1941 эсэсовцев "древесными лягушками" за пятнистый камуфляж. Правда, потом сами стали носить. Да и снабжение... Армейские генералы старались снабжать "тотенкопфы" во вторую очередь. Какой смысл давать лучшее тем, кто из всех видов боя освоил только оголтелые атаки любой ценой? Все равно погибнут.
Лишь к 1943 году положение выровнялось. СС стали воевать не хуже вермахта. Но не за счет того, что вырос уровень подготовки. За счет того, что упал уровень подготовки в самой немецкой армии. Знаете ли вы, что курсы лейтенантов в Германии шли всего три месяца? А ругают РККА за 6-месячный срок обучения...
Да, качество вермахта неуклонно падало. Крепких профессионалов Франции и Польши к 1943 году выбило. На их место приходила плохо обученная молодежь новых призывных возрастов. А учить их было уже некому. Кто-то гнил в Синявинских болотах, кто-то скакал на одной ноге в Германии, кто-то таскал бревна на вятских лесоповалах.
А тем временем, Красная Армия училась. Училась быстро. Качественное превосходство над немцами выросло настолько, что в 1944 году советские войска умудрялись проводить наступательные операции с разгромным соотношением потерь. 10:1 в нашу пользу. Хотя по всем правилам положены потери 1:3. На одного потерянного обороняющегося 3 атакующих.

Нет, это не операция "Багратион". Это незаслуженно забытая Ясско-Кишиневская операция. Пожалуй, рекордная по соотношению потерь за всю войну.
В ходе операции советские войска потеряли 12,5 тысяч человек убитыми и пропавшими без вести и 64 тысячи ранеными, тогда как немецкие и румынские войска лишились 18 дивизий. 208600 немецких и румынских солдат и офицеров попали в плен. До 135 000 человек они потеряли убитыми и ранеными. 208 тысяч попало в плен.
Система военной подготовки в СССР победила аналогичную в Рейхе.
Наша Гвардия рождалась в боях. Немецкие СС - дети пропаганды.
Какими же были эсэсовцы в глазах самих немцев?
Впрочем, небольшое лирическое отступление.
Не секрет, что вокруг Великой Отечественной скопилось огромное количество мифов. Например такой: РККА воевала с одной винтовкой на троих. Мало кто знает, что эта фраза имеет исторические корни.
Родом она из... "Краткого курса ВКП(б).
Да, большевики не скрывали правды. Правды, о... О Русской Императорской Армии.
"Царская армия терпела поражение за поражением. Немецкая артиллерия
засыпала царские войска градом снарядов. У царской армии не хватало пушек,
не хватало снарядов, не хватало даже винтовок. Иногда на трех солдат
приходилась одна винтовка".

Или вот еще один миф. Из книги в книгу кочует знаменитый диалог двух маршалов: Жукова и Эйзенхауэра. Мол, Жуков похвастался, что пускал пехоту вперед танков по минным полям, чтобы та телами проходы расчистила.
Махнем рукой на то, что вес человека никак не подорвет противотанковую мину. Что пускать пехоту по ним бесполезно. Забудем про это. Меня интересует: откуда взялся этот миф?
А вот откуда...
Гюнтер Фляйшман. Эсесовец из дивизии "Викинг".
Вот такой эпизод мы находим в его мемуарах.
1940 год. Франция. Город Мец. Фляйшман штабной радист. Да не абы у кого, у самого Роммеля, будущего "Лиса пустыни". Роммель тогда командовал 7 танковой дивизией, к которой был прикомандирован полк СС "Дас Райх".
За самим городом стоят гаубицы. Сам город плотно прикрыт зенитками французов. Перед городом смешанное минное поле. И противопехотные, и противотанковые мины. Что делает Роммель?
Посылает своего радиста максимально вперед, чтобы определить и доложить месторасположения батарей противника. Разведгруппа полностью гибнет на пути. Почти, иначе мемуаров не сохранилось бы. Гюнтер добирается до живой изгороди и там пытается достучаться до Роммеля: мол, все пропало:
"- Железный Конь! Железный Конь! Вас вызывает Светлячок-1!
- Как там дела, рядовой?
- Герр генерал, Клек и Морер убиты. Прошу разрешения вернуться в тыл.
- Нам во что бы то ни стало необходимо установить местонахождение этих позиций, рядовой. Оружие у вас есть?
- Так точно, герр генерал! У меня остался МР-38 Грослера.
- Вот что, сынок. Постарайся подобраться поближе. Как можно ближе. Рассчитываю на тебя...
- Так точно, герр генерал. Конец связи".
И что же дальше? А дальше вот что:
"Посмотрев на поле, я различил сигналиста, размахивавшего красным и синим флажками. Это был сигнал выхода на связь. Я не опасался сюрпризов здесь, в живой изгороди, помня слова Клека о том, что мины ставить здесь неудобно, поэтому спокойно уселся и после несложных манипуляций со схемой стал вызывать "Железного Коня".
- Наши планы изменились, - оповестил меня герр генерал. - Оставайся там, где находишься, да не высовывай без толку свою глупую голову.
- Не понял, герр генерал!
- Сынок, сиди, где сидишь. И будь на связи. Я тут тебе подарочек приготовил. Конец связи.
- С кем это ты? - полюбопытствовал роттенфюрер.
- Со своим командиром.
- О каком это подарочке он говорил?
- Ему лучше знать.
Прошло какое-то время, прежде чем мы поняли, что имел в виду герр генерал. В небе появились средние бомбардировщики "хейнкель" и их пикирующие собратья "Ю-87". На пикирующих была возложена задача прицельного бомбометания, "хейнкели" же занимались ковровым. Метц объяло пламя.
- Благодарю, герр генерал, - передал я, нажав клавишу передачи".
Все хорошо? Подавили артиллерию?
Нет. Французы лишь снизили интенсивность огня.
И Роммель посылает своих солдат в атаку.
"Я заметил, как через поле бегут наши солдаты.
- Там мины! - заорал я в микрофон.
Герру генералу это было известно. На поле показались бронетранспортеры спецназначения и полугусеничные вездеходы. Мины срабатывали, людей разрывало на куски, а технику корежило. На моих глазах свершался акт жесточайшего безумия.
Уже считаные минуты спустя бойцы резервной роты добрались до меня. Это были солдаты моей роты, той, в которой я сражался. Они расчищали путь для СС, вермахта и 7-й танковой. И тут я понял, что, не будь я радистом, меня ждала бы участь списанного в расход"
Еще раз.
ГЕНЕРАЛУ БЫЛО ИЗВЕСТНО О МИНАХ.
Что, фрау еще нарожают киндеров?
Или на войне существуют другие категории, нежели взгляд из окопа?
Видимо, этот случай так повлиял на Фляйшмана, что он начал задумываться над происходящим.
"Так, например, стали поступать донесения из частей СС "Мертвая голова", касавшиеся неких событий в местечке Дранси. Я уже был наслышан, что в Дранси устроили то ли лагерь, то ли тюрьму для военнопленных. Впрочем, не только для военнопленных. Более того, предписано было пропускать вне очереди все железнодорожные составы, следовавшие до Дранси и до некоторых станций, расположенных восточнее этого города из Лиможа, Лиона, Шартра и других мест. Все составы подобного рода следовали из Франции на восток, в Страсбург, где они потом пересекали границу Германии, исключительно с ведома СС. Я тогда и понятия не имел, что в сентябре-октябре 1940 года упомянутые составы перевозили в лагеря людей. В мои обязанности входило направить соответствующее донесение офицеру штаба СС, а уж они знали, как им поступать. Мне надлежало немедленно ставить в известность вышестоящих лиц о следовании составов из перечисленных выше городов. Каждый раз, когда поступали сведения о составах, меня даже выставляли вон из радиооператорской и позволяли вернуться туда лишь некоторое время спустя, когда полученные сведения были обработаны.
Я как-то поинтересовался у Гляйзпункта и Энгеля, дескать, что это за такие секретные железнодорожные составы, но те лишь усмехнулись в ответ. Я, недоумевая, спросил, что здесь смешного, но внятного ответа так и не получил. Из принципа я приставал к обоим коллегам до тех пор, пока Гляйзпункт не спросил меня:
- Кагер, а как ты думаешь, что могут перевозить эти составы?
Я ответил, что представления не имею, а Гляйзпункт со смехом задал мне вопрос:
- Послушай, а ты много евреев видел на парижских улицах?
Говорят, что немцы не знали о лагерях смерти. Это не так.
"Все мы знали о Дахау и Бухенвальде, но с чистой совестью могу заявить, что в 1940 году я понятия не имел о том, что там происходило. Я всегда считал, что там расположены центры политического перевоспитания для уголовных преступников, где последних учили уважать существующие законы. Я считал, что если кто-то нарушал германские законы, тот заслуживал нескольких лет пребывания в Дахау или Бухенвальде.
Но вот того, зачем нам понадобилось тащить евреев из другой страны в Германию, я решительно не понимал"
Они все знали.
"...я не понимал, почему Гляйзпункт и Энгель смеялись над этим. Причем смеялись злорадно и с таким видом, будто им известно куда больше, чем мне".
Он только начал думать. Прозрение придет на Восточном фронте.
Кстати, о Восточном фронте.
Все мы знаем, что Великая Отечественная началась 22 июня.
А когда начались боевые действия на советско-германском фронте?
Вот Фляйшман утверждает, что...
Раньше.
Еще 20 июня, в пятницу, его в составе разведывательно-диверсионной группы закинули с самолета на территорию СССР.
В ночь с 20 на 21 июня группа СС встречается с... С партизанским отрядом:
Партизан было очень много. В прорытых в земле ямах были разложены костры, это делалось явно в целях маскировки. Тут же стояли сшитые из скатертей, занавесок или непонятно чего палатки. По моим прикидкам, в лагере насчитывалось не менее 40 человек. Мы решили подкрепиться консервированной тушенкой, наш проводник присел к нам.
- Деревня совсем рядом, - сообщил он.
- Что за деревня? - спросил его Детвайлер.
- Деревня, - ответил проводник. - Мы вас проводим. Вы там будете слушать. Сперва поешьте.
Окинув одобрительны взглядом наши петлицы, старик с улыбкой произнес:
- СС.
К нам стали присаживаться и другие партизаны. Среди них была и женщина лет тридцати в затрапезной одежде. Но, невзирая и на одежду, и на перепачканное лицо, она показалась мне красавицей. С ее присутствием атмосфера несколько разрядилась.
- Кто вы такие? - снова спросил я старика-проводника. - И где мы находимся?
Услышав мой вопрос, остальные лесные собратья старика заулыбались, будто им было известно нечто такое, о чем мы не знали.
- Мы зовем его отец Деметриус. А меня зовут Рахиль. Добро пожаловать на Украину.
Ничего не смущает?
Лично меня смутило имя Рахиль - типичное еврейское имя.
Кто это был? УПА? Что за "партизаны"? К сожалению, Гюнтер не дает ответа на этот вопрос. Но уточняет, эти места примерно в тридцати километрах от Ковеля.
В течение суток разведка передает сообщения о составе частей РККА в зоне наступления.
22 числа случилось то, о чем мы все знаем. А вот что произошло дальше, когда германские войска вступили на территорию СССР.
"Продвижение колонны замедлилось. Примерно в километре от контрольно-пропускного пункта мы заметили на обочине дороги группу солдат полиции СС. У большинства через плечо висели автоматы МР-40, и вообще они больше походили на офицеров - в опрятной, подогнанной форме, они явно явились сюда не с передовой. Проехав еще метров 500, мы по обеим сторонам дороги увидели виселицы из врытых в землю свежеотесанных бревен. Их было штук 50 на каждой стороне, и на каждой болтался повешенный. Мы будто следовали через туннель из виселиц. И что самое странное - среди повешенных мы не увидели ни одного военного. Все сплошь гражданские! Справа от дороги на виселицах я вдруг с ужасом узнал среди казненных отца Деметриуса и Рахиль"
Немцы начали войну и первым делом перевешали украинцев. Тех самых, кто еще позавчера оказывал помощь эсэсовским разведчикам.
"В конце ряда виселиц был вырыт ров, куда были свалены тела погибших русских солдат. Приглядевшись, я понял, что они лежали рядами - словно их сначала группами подводили к краю рва, а потом расстреливали, чтобы тут же подвести следующую. Неподалеку от рва стояли солдаты полиции СС и прямо из горлышка заливали в себя спиртное. Когда наша колонна увеличила скорость, они и ухом не повели. Тут кто-то дотронулся до моего плеча. Повернувшись, я увидел Детвайлера. Он показал пальцем назад. Посмотрев туда, куда показывал мой сослуживец, я увидел, как солдаты полиции СС конвоируют ко рву очередную группу - гражданских. Мужчины, женщины и дети послушно шли с поднятыми руками. Я спросил себя: и это тоже партизаны? Как они могли быть ими? Какое преступление совершили они, чтобы их приговорили к смертной казни без суда и следствия? Наша колонна удалялась, но я успел разглядеть, как солдаты полиции СС стали разделять обреченных на группы - мужчин направляли в одну сторону, женщин - в другую. Потом стали отрывать детей от матерей. Мне показалось, что сквозь гул моторов я слышу крики"
Это не "красная пропаганда" Эренбурга.
Это воспоминания эсэсовца дивизии "Викинг".
Мне нечего тут сказать.
"Один из унтерштурмфюреров распорядился, чтобы я настроил "Петрике" на другую частоту, потом стал вызывать своего командира. Второй офицер тем временем приказал двоим солдатам 2-го полка СС доставить пленных к ним. Один из русских походил на офицера, форма на них была разной. И тут меня осенило - это же политрук. Унтерштурмфюрер, вернув мне рацию, обратился к своему товарищу.
- Нет, это касается только политруков, - доложил он.
И буквально в ту же секунду выхватил пистолет и выпустил несколько пуль подряд прямо в голову советскому политруку. Мы с Крендлом даже не успели увернуться от брызг крови и мозга"
Вот вам иллюстрация "Приказа о комиссарах". Или вот еще...
"Мы проехали через шлагбаум, потом свернули налево к строению, в котором располагалась охрана, и, уже подъезжая к посту квартирмейстера, вдруг метрах в 50 у деревьев увидели несколько сотен раздетых догола местных гражданских под охраной СС и украинских добровольцев. Послышалась автоматная очередь, потом из-за деревьев донеслись несколько одиночных выстрелов.
- Что это здесь делается такое? Кто эти люди? - спросил я у охранника поста квартирмейстера.
Тот взял наши документы, прочел их и сказал:
- Пройдите внутрь и доложите о прибытие квартирмейстеру.
- Так что это за люди? - повторил мой вопрос Крендл.
- И за что их расстреливают? - присоединился Лихтель.
- Доложите о прибытии квартирмейстеру, - будто не слыша нас, упрямо повторил солдат. - И не суйтесь, куда не просят, - вполголоса добавил он.
Квартирмейстером оказался штурмшарфюрер в расстегнутом мундире с толстой сигарой во рту. Пробежав глазами по нашим бумажкам, он велел нам ехать дальше по той самой дороге, с которой мы свернули. Радиоподразделение неподалеку, заверил он нас, там и доложитесь гауптштурмфюреру.
Лихтель, не утерпев, спросил штурмшарфюрера:
- А что за стрельба там, у деревьев?
- Занятия по огневой подготовке, - бросил квартирмейстер, не глядя на него.
- А те, что стоят голышом, кто они? Штурмшарфюрер смерил его ледяным взглядом.
- Мишени, - последовал лаконичный ответ".
Что тут комментировать?
Ну а далее Гюнтер рассказывает, как немцы начали вшиветь и превращаться в свиней. Да, уже в июне 1941 года. Сразу после битвы при Дубно.
"Жажда, обезвоживание организма и заплесневелый хлеб оборачивались болезнями личного состава"
Уж и не знаю, откуда у немцев заплесневелый хлеб? Впрочем, как покажет зима, это типичный орднунг немецких интендантов.
"...нередко хлеб кишел червями, причем нам не позволялось выбрать их. Жуй себе с червячками, сытнее будет, да и протеинов побольше, так, видимо, рассуждали наши командиры. Вот мы таким образом и восполняли нехватку белков. Со временем наша трапеза обогатилась новым ритуалом - своего рода протестом. Все наперебой хвалились друг перед другом, у кого в краюхе хлеба червяк толще. А потом принимались жевать, да еще с открытым ртом, мол, смотрите на меня, я не брезгливый, я ко всему привычный. Чистейший мазохизм"
"...ни о какой гигиене в подобных условиях и говорить, конечно, не приходилось. Если мы оказывались у реки или озера, никому не разрешалось лезть в воду до тех пор, пока не будут заполнены все фляжки, цистерны и радиаторы машин. Но многие вместо купания предпочитали завалиться спать. Офицеры силой принуждали выкупаться, но разбудить измотанного солдата было не так-то просто, и они, в конце концов, отвязывались. Отсутствие элементарной гигиены оборачивалось вшами, другими паразитами, в конечном итоге мы дошли до такого состояния, когда уже нельзя было отличить "купальщиков" от "сонь". Вши донимали и тех, и других - они были в волосах, в одежде - повсюду. Можно было ведрами выливать на себя дезинсекторы - толку никакого..."
Культурная нация. Очень культурная. Культурнее только эскимосы, но тем мыться вообще не стоит. Опасно для жизни.
Вообще, мемуары Фляйшмана и комментировать не надо. Все сказано им самим:
"В самую первую ночь у Днепра русские при помощи ракет и мин повредили понтонный мост. На следующий день наши саперы привели его в порядок, однако на следующую ночь русские снова вывели его из строя. И снова наши саперы восстановили переправу, а потом русские в очередной раз разрушили его... Когда понтоны пришлось восстанавливать в четвертый раз, рядовой состав только качал головами, задумавшись, какие же все-таки мудрые люди наши офицеры. А мост между тем был на следующую ночь вновь поврежден в результате обстрела русских. Тогда от русских мин досталось не только мосту, но и нашему выдвинутому вперед посту, пострадал и расположенный севернее железнодорожный мост. Офицеры же приказали доставить им грузовики для отхода, однако никто не удосужился отдать приказ открыть ответный огонь".
Хваленые СС воюют как умеют.
В итоге...
"...опять новые лица, новые фамилии, снова черт знает сколько торчать в очереди за жратвой. Не нравилось мне все это. Не по нутру было, хоть умри. Я вовсе не горел желанием сдружиться решительно со всеми из 5-й дивизии СС 14-го корпуса, но на каждой утренней поверке мне в уши поневоле лезли их фамилии. Только успел к ним привыкнуть, как пришлось отвыкать - вдруг из уст Дитца зазвучали новые. И это меня бесило"
Элита уже к зиме 1941 года была практически выбита советскими солдатами. И вот тогда уже начинается прозрение...
"Потом я спросил себя, а за что я, собственно, сражаюсь? Сомнений не было - это не моя война. И вообще, рядовому составу, простым солдатам от нее никакого проку нет и быть не может"
Но воевать продолжал, как и полагалось доблестному войну СС.
"И тут мы все схватились за автоматы и винтовки и открыли огонь. Впереди лежала небольшая площадь, что-то вроде рынка, на которой расположился полевой госпиталь русских. Врачи и персонал сбежали, бросив раненых. Кое-кто из них уже тянулся к автоматам, и мы, отдавая себе отчет, что только что потеряли Брюкнера и Бизеля, ослепленные яростью, стали без разбора палить по раненым. Сменяя рожки автоматов, мы длинными очередями уложили человек 30-40. Некоторые, неловко ковыляя, пытались уйти или отползти, но наши пули настигали и их. По завершении этого чудовищного, варварского акта я вдруг заметил русского солдата, спрятавшегося за деревянной ручной тележкой. Вытащив опустевший рожок, я вставил новый и очередью разнес тележку в щепы. Тело русского, неуклюже перевалившись через обломки тележки, упало на землю. Сообразив, что и этот рожок успел опустеть, я воткнул в автомат еще один и целиком всадил его в мертвое тело. Если бы не подбежавший шарфюрер, я так и продолжал бы стрелять, пока не кончились патроны.
Мы молча осмотрели груду неподвижных тел. Кто-то бормотал Штотцу, что мы, мол, отомстили за тебя русским. Потом мы с шарфюрером стали обходить площадь, я специально подошел к остаткам тележки, убедиться, что русский на самом деле мертв.
Ко мне подошел Крендл. Я посмотрел ему в глаза. И понял, о чем он думал в тот момент.
- Это не Бельгия."
Да. Это не Бельгия. Это Россия.
И здесь просвещенные европейцы вели не обычную рыцарскую войну. Нет. Это была обычная колониальная война.
Понятие "унтерменш" ничем не отличается от понятия "негр" или "индеец". Снимать скальпы и уничтожать раненых. Вот и все отношение европейцев к так называемым "нецивилизованным народам".
Нецивилизованным...
Это мы с вами, русские, нецивилизованные.
Зато вшивые, по локоть и колено в крови немцы - цивилизованные.
Да уж лучше быть страной третьего мира, чем таким зверем в форме СС.
"Никаких укоров совести, глядя на содеянное, я не ощущал. Как не ощущал и тени раскаяния"
В конце концов, Фляйшмана ранили в городе Грозном. И он попадает в Варшаву. В госпиталь.
"Условия в варшавском госпитале были кошмарные. Для раненых не хватало лекарств, и большинство их было обречено на мучительную смерть".
Впрочем, о качестве немецкой медицины мы уже говорили. Остается лишь добавить, что раненые, умиравшие в тыловых госпиталях, не входили в боевые потери.
Они переводились в так называемую Армию Резерва, а ее потери, это потери... Гражданского населения.
Теперь вам понятно, откуда у немцев такие низкие потери вермахта и СС?
Кстати, о потерях:
"Письма из дому я получал регулярно, из них я и узнал, что все мои (их было двое - прим. Ивакин А.) родные братья погибли на этой войне. Как и оба двоюродных, как и мой дядя, служивший в кригсмарине".
Из шести родственников к зиме 1943 года погибло пять... Ничего такая статистика?
Ну а как иначе?
Вот наш герой описывает атаку эсэсовцев в Нормандии. Элита бежит вверх по склону холма:
"Не знаю, из кого состояло большинство бойцов - то ли из новобранцев, то ли из ветеранов, но я с ужасом наблюдал, как они допускают совершенно дикие промахи. Кое-кто из бойцов надумал добросить ручные гранаты до вершины холма, что было совершенно пустой затеей вследствие приличного расстояния и высоты. Естественно, не долетевшие до цели гранаты скатывались вниз, разрываясь рядом с солдатами СС. Другие вояки пытались палить из автоматов в положении стоя, что на склоне холма, мягко говоря, трудноосуществимо - сила отдачи просто валит тебя с ног. Разумеется, после первой же очереди бойцы падали и катились во крутому спуску вниз, ломая руки и ноги".
Эта атака началась в 4.15 утра, как пишет Фляйшман. Атака пятью пехотными волнами. Вторая волна пошла в 4.25. В 4.35 третий. Но, как видим, уже на втором эшелоне атака просто захлебнулась. Из-за плотного огня союзников и собственной бестолковости эсэсовцев.
Лишь в 6 утра пошли в атаку другие волны.
А в 7.45 все было кончено...
"Из 100 человек 1-го эшелона в живых оставалось десятка три"
На горе, на горочке стоит колоколенка...
Штурм высоты 314 продолжался еще 6 дней.
Так кто там кого мясом забрасывал?
Тонтон-макуты какие-то, способные лишь на расстрелы раненых и мирных жителей.
"Я все же решил навестить Вернера Бюхляйна. Он служил в 3-й танковой дивизии СС "Мертвая голова" к моменту вторжения в Советский Союз и в 1942 году, подорвавшись на мине, лишился правой ноги. Мы поговорили о войне и на другие темы. Я чувствовал, что он не склонен распространяться на темы, о которых говорил мой отец, я же не знал, как поделикатнее расспросить его об этом. Но потом, набравшись храбрости, без обиняков спросил:
Сначала Вернер воспринял мои вопросы недоверчиво - мало ли, а может, я подослан, чтобы разнюхать о его пораженческих настроениях, это же подрыв боевого духа нации. Я передал ему содержание разговора со своим отцом, пояснив, что хочу ясности.
- Целыми деревнями, - признался он. - Целыми деревнями, а в каждой - по тысяче жителей, а то и больше. И все они на том свете. Просто сгоняли их как скот, ставили у края рва и расстреливали. Были особые подразделения, которые постоянно этим занимались. Женщин, детей, стариков - всех без разбору, Карл. И только за то, что они - евреи.
Только тогда я со всей отчетливостью осознал ужас сказанного Вернером. Я смотрел на культю вместо ноги в пижамной штанине и думал: нет, этому человеку уже нет смысла ни врать, ни приукрашивать.
- Но зачем? - допытывался я.
- А затем, что приказ есть приказ. Слава богу, мне вовремя ногу оторвало. Больше я бы не выдержал. Иногда мы расстреливали одних только стариков и детей, иногда мужчин, женщин и подростков отправляли в лагеря.
- В лагеря?
- В Освенцим, Треблинку, Бельзен, Хелмно. А там потом их превращали в полутрупы, а потом и в трупы. На их место пригоняли новых. И так не один год.
Вернер излагал эти жуткие факты спокойным, бесстрастным тоном, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся".
Еще раз напомню, из кого состояла "Мертвая Голова" - бывшие охранники концлагерей.
А сам Фляйшман в СС попал случайно. Тогда, в начале войны, гитлеровская гвардия отчаянно нуждалась в специалистах всех мастей, в том числе и в радистах. В итоге, Гюнтера перевели из Кригсмарине в СС.
А вот кончил он войну совсем не случайно. Будучи уже унтершарфюрером и командуя взводом, он просто сдался американцам. Вместе со взводом. Плюнули на все, подняли белую рубаху на штык и ушли с поля боя. Даже не взирая на то, что семьи вояк моли попасть в те самые концлагеря. За предательство их мужчин.
Коллективная ответственность. Вот так. В Германии просвещенной, между прочим.
А в июне Гюнтера Фляйшмана выпустили из плена. За воинские преступления не судили.
Впрочем, не сомневаюсь в том, что имя свое он изменил. Иногда он проговаривается в тексте и его товарищи обращаются к нему: "Карл!".
И да, жил он, кстати, в ГДР...

Я - в Советской России. Мой ум не сразу воспринимает эту простую и радостную мысль. Но мои широко раскрытые глаза, которыми я смотрю на новый открывшийся мне мир, говорят мне, что я не сплю, я вижу все это не во сне, а наяву.

Желание бежать из ненавистного мира гитлеровских ужасов зрело во мне уже давно. Но надо было ждать удобного случая. И вот эта удобная минута настала.

Я служил солдатом на границе в местечке Тиляш, недалеко от советского города Сокаля. Еще до памятного дня - 22 июня - мы все стали ясно ощущать, что готовится что-то большое. Но что?

Неужели война с Советским Союзом? - спрашивал я себя. - Неужели ?

И я решил бежать в Советскую Россию. Я выждал, пока был отдан приказ о наступлении, и ночью вплавь переправился через реку. На советском берегу я сразу же попал в руки пограничников. Меня встретили здесь дружественно. Мне дали одежду, обувь, накормили меня.

Как все это непохоже на то, чем запугивали нас, немецких солдат! Каждому солдату фашисты вдалбливают в голову, что он не должен сдаваться в плен, так как в Советской России его ждут пытки, ужасы, он будет замучен. Это - наглое вранье, рассчитанное на запугивание немецкого солдата. В Советской России с пленным солдатом обращаются, как никогда немецкие фашисты не обращались и не обращаются со своими пленными.

Германский народ ждет мира. Еще за день до предательского нападения фашистов на Советский Союз никто не мог и поверить, что это совершится. Легко представить себе, как воспринял германский народ эту безумную авантюру. Война эта, которую навязал германскому народу, не может быть популярной в нашем народе. В этой войне с Советским Союзом фашизм должен найти и найдет свою смерть.

Палка офицера, угроза расстрела заставляет немецкого солдата воевать, но он , как жаждет этого мира весь германский народ.

И вот, находясь сейчас в Советской России, мне хочется обратиться к своим недавним товарищам и сказать:

Германские солдаты, рабочие, крестьяне, мужчины и женщины! Что дал вам Гитлер? Что ? Жизнь в страхе и в нечеловеческих лишениях, голод, нищету, смерть. Где ваш мирный труд, где ваши мужья, братья, сыновья? Кровавый Гитлер отнял у вас все. Доколе вы будете это еще терпеть? Доколе будут длиться ваши неимоверные страдания? Гитлер навязал вам новую войну против Советского Союза. В этой войне фашизм должен найти свою гибель.

Здесь, в Советском Союзе, я вижу многомиллионный народ, поднявшийся, как один, чтобы уничтожить фашизм.

Германские солдаты! Вы обязаны помочь поскорее покончить с фашизмом. Поверните штыки против Гитлера и его клики, правящей сейчас Германией. Этим вы сделаете святое дело. Настанет мир, которого так жаждет германский народ, и ненавистный фашизм будет уничтожен навсегда! // Альфред Лискоф , Уроженец гор. Кольверк, рабочий мебельной фабрики Вилли Тацика.
_______________________________
("Красная звезда", СССР)
("Известия", СССР)

Приказ командира и начальника - закон. Он должен быть выполнен безоговорочно, точно и в срок. Закон воина Красной армии - в бою быть стойким до конца!

Семеро против двадцати четырех
(От специального корреспондента «Красной звезды»)

Враг появился внезапно. Он сосредоточил свое внимание на старом аэродроме, откуда самолеты давно уже ушли на полевые площадки. Налетчики, очевидно, не подозревали этого. Двадцать четыре «Юнкерса» и «Мессершмитта» обрушились на пустырь.

Для встречи непрошенных гостей были высланы два звена истребителей. Их повел в бой старший политрук Данилин.

Силы неравные - семь против двадцати четырех. Но что может остановить советского летчика, защищающего свою родину! Наши истребители с молниеносной быстротой врезались в боевые порядки фашистских стервятников. Они атаковывали их в лоб, заходили с флангов, поливали свинцом с пикирования.

Беззаветную храбрость проявил в этом бою тов. Данилин. Его машина ловко маневрировала между немецкими бомбардировщиками и истребителями, шарахавшимися в разные стороны. Мужественный летчик, подлинный герой отечественной войны, старший политрук Данилин и его боевые товарищи своими атаками привели врага в смятение. Несмотря на громадное численное превосходство, германские летчики не приняли боя. Они стали удирать. Данилинская семерка преследовала их по пятам.

Об"ятый пламенем, свалился первый «Юнкерс», за ним другой, потом посыпались и «Мессершмитты». Данилин преследует сразу троих. Он прижимает их к земле, решетит пулями.

Один из «Мессершмиттов» отвалил в сторону и взял курс на Гродно. Однако спастись не удалось и ему. Недолго он шел в одиночестве. Его перехватило по дороге звено советских истребителей. Мгновенно подожженный, «Мессершмитт» тяжело рухнул на землю.

В этом бою из 24 налетчиков пять были уничтожены. Данилинская же семерка потеряла только одну машину.

С передовых позиций сообщили о перелете фронта тринадцатью немецкими бомбардировщиками. В одном из подразделений полка, которым командует Герой Советского Союза майор Коробков, была об’явлена тревога.

Противник долго не появлялся. Он действовал хитро и осторожно. Враг пришел не с запада, не со стороны фронта, а с противоположной стороны. Но ему не удалось обмануть бдительность наших летчиков. Его подстерегли. Пять советских истребителей смело атаковали противника. Неприятельские бомбардировщики поспешили наутек и, не достигнув города, разбросали бомбы куда попало.

Пятерка советских летчиков неотступно продолжала следовать за тринадцатью немецкими самолетами. Вскоре с земли увидели, как ярким факелом полыхнул один из своры фашистских налетчиков и рухнул вниз. Советские истребители вернулись без потерь.

К вечеру враг решил повторить налет. На этот раз он резко изменил свою тактику. То он летал на больших высотах, а тут вдруг вынырнул прямо из-за леска. Машины шли на бреющем полете в 200-300 метрах от земли.

Вот они стали уже заходить на бомбежку. Но тут на них опять набросились советские истребители. Бомбежка снова не удалась.

Схватка трех истребителей с двумя вражескими бомбардировщиками была жаркой, но непродолжительной. Через несколько минут один из налетчиков, воспользовавшись темнотой, поспешил скрыться, а другой был посажен на землю и экипаж его взят в плен. // Б.Кузьмин .

Зенитчики сбили три пикирующих бомбардировщика

ЗАПАДНЫЙ ОСОБЫЙ ВОЕННЫЙ ОКРУГ. 26 июня. (По телефону от наш. корр.). По сигналу «боевая тревога» личный состав зенитной батареи, которой командует лейтенант Майборода, немедленно занял свои места. Доносившийся издалека гул моторов все усиливался. Скоро в секторе обстрела батареи появилась семерка фашистских пикирующих бомбардировщиков. Самолеты шли на большой высоте и в тесно сомкнутом строю.

Лейтенант Майборода быстро определил исходные данные. Батарея незамедлительно открыла огонь. Первая очередь была очень удачной. Последовали второй, третий, четвертый залпы. Черные клубы дыма обложили плотным непроницаемым кольцом вражеских стервятников. Уклоняясь от огня, они начали круто скользить на крыло. Скоро меткий огонь окончательно нарушил строй пикирующих бомбардировщиков и заставил их рассыпаться поодиночке.

Батарея, преследуя врага огнем, вынудила бомбардировщиков повернуть обратно, не сбросив груза. Но они не ушли совсем, а решили разбить помешавшую им батарею. Сделав большой полукруг, бомбардировщики поодиночно начали пикировать на позицию батареи. Это была яростная борьба. 7 пикирующих бомбардировщиков противника и одна батарея!

Вот фашистский хищник с большой высоты камнем летит вниз. Бешено воет мотор. Успех боя решается секундами. Кто кого опередит? Или пикирующий бомбардировщик первым сбросит бомбы и уничтожит батарею, или, наоборот, батарея метким выстрелом помешает замыслам врага.

Команда подана. Командиры орудий изготавливаются к стрельбе и самостоятельно открывают огонь. С первого выстрела вражеский самолет неестественно откинулся носом и камнем полетел вниз. Другую машину постигла такая же судьба.

Еще больше освирепели вражеские бомбардировщики. Одному из них удалось сбросить бомбы, но мимо цели, не причинив никакого вреда.

Продолжая бой, искусные и мужественные зенитчики сбили еще один самолет. Остальные ушли во-свояси. В этом бою смелой и слаженной работой отличился весь личный состав батареи. Особенно точно работали наводчики красноармейцы Лукашевич и Якимюк. // Капитан Г.Меньшиков .

**************************************** **************************************** ****************************
Наш ответ

Посягнули вороги
на границы наши,
задымились в порохе
золотые пашни,
налетели вороны
на старинный Киев,
видят знаки черные
вышки городские.
Не врасплох застанете,
не впервые встретим,
а по старой памяти
пушками ответим!
Развернем со славою
боевое знамя,
наше дело - правое!
Победа - за нами!

Наш ответ - сторицею,
и недолги сборы!
Помните, псы-рыцари
гитлеровской своры -
у Чудского озера,
дело было тоже -
К смерти приморозило
рыцарские рожи.
Мы и в земли прусские
загоняли клинья,
помните - что русские
были и в Берлине!
На волков - облавою,
грозными рядами!
Наше дело - правое,
победа - за нами!

Нашу рать народную
огляните, смерьте!
Защищая родину,
мы сильнее смерти!
у Кремля великого
мы присягу дали,
нам оружье выковал,
нас построил - Сталин!
Наша правда светится
в сердце закаленном,
бьются, за отечество
двести миллионов!
Мы покроем славою
боевое знамя!
Дело наше - правое,
победа за нами!

Это дело дорого
обойдется гадам,
мы могилу ворогам
выроем снарядом.
Жизни наши отданы
матери советской,
и прикрыта родина
огневой завесой.
Чтоб сожглось и вытлело
черное охвостье,
чтоб у своры Гитлера
обуглились кости!
Надвигайтесь лавою
красными штыками!
Наше дело - правое,
победа - за нами!